Лингвистические детективы - Николай Шанский

Точно так же были вначале предсказаны Менделеевым в его периодической таблице и затем лишь реально открыты некоторые химические элементы.

Возможны ли такие случаи в лингвистике? Практика свидетельствует, что открытия «на кончике пера» различных фактов языка, очень точные реконструкции и прогнозирование существуют также и в нашей лингвистической сфере.

Конечно, и реконструкция исчезнувших из языкового стандарта фактов, и прогнозирование будущих требуют хорошего и всестороннего знания языка в его статике и развитии, глубокого и скрупулезного анализа фактов как элементов языковой системы, бережного и непредвзятого отношения к каждому конкретному языковому явлению.

Приведем две иллюстрации из области этимологических исследований.

Ярким и в то же время очень наглядным примером слова, действительно открытого «на кончике пера», является существительное белица в значении «белка». Оно было реконструировано нами, а впоследствии обнаружено в качестве реальной лексической единицы. Вот как это было. Даже самое поверхностное знакомство с прилагательным беличий (в сравнении, с одной стороны, с его ближайшим современным «родственником» белка, а с другой стороны, с однотипными относительно-притяжательными прилагательными) показывало, что оно является уникальным и в общую и регулярную модель не укладывается. В самом деле, слово беличий осознается сейчас как производное от существительного белка. Но все же оно образовано явно не от слова белка, так как в этом случае (как свидетельствуют соотносительные по структуре образования с суффиксом– j-/-ий вроде галка – галочий) имело бы форму белочий. Вот это-то чисто «уранье» отклонение слова беличий от закономерной при существительных с суффиксом – к(а) < ък(а) формы на – очий и заставило нас реконструировать – в соответствии с существующими законами русского словопроизводства – в качестве производящего для этого прилагательного слова белица. Ведь если предположить, что прилагательное беличий образовано не от формы белка (первоначально уменьшительно-ласкательной), а от параллельной формы белица (ср. литер. галка – диал. галица, девка – девица, тряпка – тряпица, корка – корица, водка – водица), то все встанет на свои места. Слово беличий тем самым будет выступать как самое заурядное и рядовое образование посредством суффикса – j-/ ий типа девичий (от девица), птичий (от птица) и т. п.

А водворение неясного по своему происхождению и структуре слова в его словообразовательную семью – это обязательное и очень важное звено в этимологическом поиске, ибо слов, от рождения по своему строению изолированных и особых, в языке не существует. Только потом отдельные слова отрываются от себе подобных и оказываются на словообразовательном отшибе.

Как видим, конкретное рассмотрение прилагательного беличий в широком лексико-словообразовательном контексте и с учетом существующих правил словообразования привело нас к реконструкции его непосредственного родителя – слова белица. И оно нашлось. Вот относящееся сюда место из памятников письменности: «Прислали къ Владимиру послов сво-ихъ… обецуючи платити, якъ схочетъ, хотяй воскомь, бобрами, черными куницами, белицами, албо и сребромъ» (т. е. «Прислали к Владимиру послов своих… обещая платить (дань), как он захочет, либо воском, бобрами, черными куницами, белками, либо серебром»).

Слово белица зафиксировано также в словаре И. Тимченко (Сторичний словник украïньского языка. Т. 1. Киев, 1930. С. 170).

Другим примером слова, открытого «на кончике пера», может быть слово драч в значении «драчун», которое мною при этимологизации существительного драчун сначала было реконструировано, а затем – каюсь, совершенно случайно, но с большой радостью – прочитано вдруг как «самое настоящее» и обычное слово в одном рукописном словаре XVIII в.

При поверхностном знакомстве слово драчун не вызывает у нас ни впечатления необычности, ни интереса. Действительно, рядом с ним есть и соотносительное слово драка, и одно-рядовые слова с суффиксом – ун (вроде крикун, летун, бегун и пр.).

Поэтому оно воспринимается как совершенно нормальное и ясное образование с суффиксом – ун, даже и не заслуживающее этимологического анализа. Однако это только попервоначалу. Оригинальность слова драчун (по сравнению с другими образованиями на – ун) начинает вырисовываться сразу же, как только мы сравним его с другими словами этой модели, также выступающими как производные от основы с конечным согласным к (ср. пачкать – пачкун и т. п.).

Тогда становится ясным, что присоединение суффикса – ун к основам с конечным к не сопровождается чередованием согласных, к остается как он есть (ср. плакать – плакун и др.). В нашем же слове (если считать его производным от драка) наблюдается непонятная мена к на ч.

Именно это отклонение слова драчун от словообразовательной орбиты слов на – ун и заставляет относиться к нему по-особому и, в частности, вынуждает искать причину исключительности, пусть и не очень заметной и существенной.

Не могло быть образовано слово драчун и непосредственно от глагола драться: в суффиксальном инвентаре русского языка суффикса– чун нет.

С другой стороны, нет никаких оснований выводить слово драчун из круга образований на– ун.

А раз так, то оно могло появиться только на базе слова, основа которого оканчивается на ч.

Если учитывать существующие модели, то в качестве такого слова теоретически возможно либо существительное драча, либо существительное драч. Первое слово, представляющее собой гипотетическую реконструкцию отглагольного существительного типа удача (от удаться), в роли производящего для слова драчун маловероятно. Почему? Да потому, что слова на– ун со значением лица от глагольных и суффиксальных по своему характеру существительных не образуются. Среди слов на – ун нет ни одного, образованного от существительного отвлеченного действия, которое, в свою очередь, являлось бы производным от глагола. Поэтому слово драча (если оно даже является реальной лексической единицей) вряд ли было положено в основу нашего драчун. Последнее, скорее всего, было образовано от слова драч, подобного существительным с суффиксом – ч типа трепач, рвач, врач.

«Позвольте, – можете сказать вы, – но ведь, коль скоро слово драч аналогично отглагольным названиям лица с суффиксом– ч, оно и само означает лицо по действию образующего глагола, т. е. драчуна. Выходит, суффикс лица (-ун) был присоединен к основе слова, которое было уже названием лица и содержало в себе «личный» суффикс – ч?» Совершенно справедливо. Так оно и есть. И самое интересное – в этом отношении слово драчун ничего особого и исключительного среди других имен со значением лица не представляет. Целый ряд обозначающих лицо существительных являются производными от существительных, уже имевших значение лица. Таким является, например, слово лазутчик (от существительного лазута «лазутчик», образованного, в свою очередь, от лаза, что значит опять-таки «лазутчик»; и лазута, и лаза в диалектах еще известны).

Заметим, что такое повторение в слове одних и тех же по значению суффиксов для более наглядного и формального выражения категориального значения выступает в развивающейся языковой системе как одна из его специфических закономерностей, проявляющихся во многих словах самого различного характера. Укажем в качестве примеров хотя бы существительные кустарник (от др. – рус. кустарь «кустарник»), логовище (от логово, производного, в свою очередь, от лог), дороговизна (от др. – рус. дороговь «дороговизна», ср. любовь) и т. д.

Метрики прилагательного пышный

По своему происхождению это слово исконно русское и было унаследовано нашим языком, как и другими славянскими языками, из праславянского. В подавляющем большинстве славянских языков (отмечается это значение и у нас) оно значит «гордый, надменный». Продолжением и дальнейшим развитием данной семантики будет современное – наиболее частое и актуальное – значение этого слова – «роскошный, обильный».