2014_4_fb2 - Леонид Дрозд

— Я так понимаю, это вы о себе? — когда незнакомец закончил, спросил Парамонов.

— Да, — ответил собеседник и приподнял плечи. Короткая куртка лопнула у него на спине, и он выпростал из-под неё два огромных крыла. Одно — угольно-чёрное, другое — белое, как свежевыпавший снег. Парамонов смешался.

Дерущиеся снова раскричались, и драка возобновилась. Парамонов обернулся и увидел, как сверху на них опускаются три чёрных как смоль ангела. Они крыльями сбили пьяных с ног и опустились на землю. Вслед за этим раздался короткий захлебывающийся крик одного из пьяных, и чёрный ангел с белым крылом сказал:

— А теперь уходи. Быстрее!

И Парамонов побежал.

Послесловие автора:

«Парамониана» — это даже не повесть в рассказах. Это сборник коротких, самодостаточных историй, написанных в самых разных жанрах: фантастика, лирика, ужастик, абсурд и пр. Писать стал случайно. Я завёл живой журнал и не знал, чем его заполнять. Так появился первый рассказец о том, как Парамонов вернулся из длительной командировке в тайгу и узнал, что пока он бродил по тайге, умерла мать. На кладбище он отыскал её могилу. Его поразило, что на надгробиях вместо фамилий и имен были выбиты имена блогов, вроде starayasuka. Ну, а дальше пошло-поехало. Всего в «Парамониане» 61 рассказец.

Ни прошлого, ни внешности, ни даже имени у Парамонова нет, одна фамилия. В каком-то смысле Парамонов — это шляпная болванка для натягивания на неё короткого сюжетца. Даже я, автор, не знаю: умный он или глупый, храбрый или трусливый, порядочный или так себя, пошляк. И все же за 61-у историю какой-то характер у него наметился, но это скорее, благодаря персонажам, без которых просто не о чем было писать. Мне кажется, «Парамониану» интереснее читать подряд, оно достовернее получается: хорошо-плохо-любовь-ужас-бред. То есть, как в жизни.)))

Сейчас я готовлю книжку про Парамонову, которая, возможно, выйдет в следующем году. Кроме рассказцев туда войдут замечательные стихи моего друга, поэта Алексея Зайцева. Иллюстрации художников: Саши Галицкого, Алексея Евтушенко, Лёши Зайцева, Ильи Трефилова. Будет и приложение. В него войдут короткие рассказы о Парамонове писателя-фантаста Володи Покровского. Он был одним из первых читателей, рассказцы ему нравились, в результате он написал свою короткую «Парамонианку». В общем, понадобятся странные фотографии; оригиналы партийных документов Китайского Сопротивления, таблицы сравнительного роста овчарок, газетные вырезки о борьбе с пьянством, русский лубок + антарктические лоции для «конвоя фюрера», звёздные карты, интерьеры московских пивных, фото надписей в тарусском сортире, граффити, витражи Шартра, дворцы, копии расстрельных приговоров. Фотографии для книжки: парадное, в котором Парамонов встречался с феей, северная сторона пепельница бывшей жены Парамонова, рабочий стол Парамонова, трусы неизвестной Любви Парамонова, лауреат Нобелевской премии др. Лоренс Конрад исследует парамононормальное явление на Курском вокзале и т. д… Много странных сносок, (напр: «…Парамонов сказал 1. «Ниже:1.Шопенгауэр, ПСС, т. III, 542стр. и фото «Кровавого Воскресенья», но между рассказами должен витать сон разума. Это, конечно, перебор. Но хочется.)))

С одной стороны я жалею, что бросил писать рассказцы о Парамонове, но с другой, мне стало легче. Парамонов мне надоел, как иногда надоедают чересчур назойливые знакомые. В общем, с ним я закончил.

Андрей Саломатов: «Мне 61 год (61 рассказец). Москвич. Работал театральным художником, оформителем, корреспондентом в разных газетах и журналах, редактором, в том числе, и научным, главным редактором книжных издательств, сценаристом. В общем, делал, что нравилось. И Вам того желаю».

Екатерина Гракова. ПРАВЬ В НОЧЬ

Сумеречно. В больших тенях скрываются малые. Ветер касается деревьев, и тени колеблются, становясь то чёрными, то серыми, то прозрачными с крапом. Таящиеся в тенях существа, едва на них падает лунный свет, отчаянно пищат и пытаются найти пятно погуще.

В сумерки вплывает мрак. Он тянется за каретой, подпрыгивающей на дорожных камнях, и суёт пальцы в её чёрные колёса. Каретой правит позёвывающий старик, сутулая фигура которого затянута в плащ, как в ночь. Он никогда не спит, хотя его всегда клонит в сон. Время от времени он берёт лежащий рядом хлыст и награждает ударами кого-то во тьме.

Кто-то во тьме шипит, но не показывается.

Ночь неизбежна, однако сумерки всё не уходят. Благодаря им можно разглядеть дом, около которого не спеша останавливается карета. Этот дом высок и ладно скроен, у него широкое крыльцо и острая крыша. Одно из окон дома освещено, и в нём, как канарейка в клетке, трепещет чья-то низкорослая тень.

Старик на облучке сладко зевает — так, что скрипят челюсти.

Из дома, как пробка из бутылки, выскакивает парнишка лет пятнадцати и оглушительно захлопывает за собой дверь. Застёгивая на ходу пальто, он сбегает по ступенькам, подлетает к карете, становится справа от кучера и, кашлянув, отвешивает старику поклон.

— Доброй ночи, Хайрис, — говорит он звонким, ярким голосом, в котором сливаются светотени.

— Доброй ночи, господин Кари, — отвечает старик. — Доброй Тому, Кто Знает.

— Я Знаю, — парнишка подмигивает ему.

— Тогда садитесь.

Юное создание подходит к карете. Поправив воротник пальто, оно берётся за ручку дверцы. Вдыхает ароматы ночи и задерживает их в носу. Тянет ручку на себя.

— Шустрее, пожалуйста, — доносится из кареты.

Голос благодушен и густ, как тьма. Парнишка счастливо выдыхает и садится в карету.

— Привет, па, — говорит он.

Сидящий напротив высокий мужчина кивает. Глаза его — ночь, кожа — расписанный молниями камень. Багровый плащ на нём живёт своей жизнью — шевелится, шуршит, иногда вздыхает, но высокий мужчина не обращает на него никакого внимания. Взгляд его прикован к мальчику.

Большинство называют этого человека господин Хэйл. Единицы осведомлены, что он далеко не человек.

Карета трогается. Внутри уютно и хватает света, хотя не ясно, откуда он идёт.

— Как прошёл день? — спрашивает господин Хэйл.

— Полз, как раненая улитка! — с живостью отвечает его сын. — Я не мог дождаться вечера, а мама сказала, что ты сегодня задержишься. И ещё Расминн была не к месту болтлива, а Найтли — глух, как сова, и вечер у меня получился не самым лучшим. Было бы здорово, если бы сразу из колледжа я попал к тебе, и если ты скажешь, что в следующий раз я могу так поступить, то…

— Я не могу так сказать, Кари, ты же знаешь. Твоя мама не даёт на это согласия.

— Но ты можешь уговорить её! Убедить, что так будет лучше!

— Успокойся, не нужно сейчас это обсуждать. Ты заменяешь старшего брата, сидя в этой карете, и тебе известно, что будет, если ты не справишься. Ты говоришь, Найтли всё ещё ничего не слышит?

— Ни словечка. Па, а если он надолго оглох, я смогу ездить с тобой каждый день?

— Слышала бы тебя сейчас твоя мама.

— Смогу?

— У меня не будет выбора, — господин Хэйл пожимает плечами. — Мне нужен Тот, Кто Знает.

Глаза мальчика светятся надеждой.

Карета всё катится и катится, за окнами, на которых нет занавесок, виден спящий город. Сумерки уступают, наконец, место ночи, и на каждом повороте мгла выползает из-под чёрных каретных колёс и растекается по улицам. Если она медлит, её затягивает между спицами и дробит на множество длинных, сочащихся туманом полос. Луна бледнеет.

Господин Хэйл приоткрывает левую дверцу кареты и выпускает в ночь кого-то из-под полы. Глазастый Кари успевает заметить длинную мордочку и острые уши, прежде чем тварь, издав пронзительный писк, исчезает.

Мальчик Знает, Что Это За Тварь.

Его отец — Пастырь ночи.

Они едут дальше, и господин Хэйл время от времени выпускает в город всё новых существ. Ни одно из них не похоже на другое, но Кари знает их всех. Это его работа — Знать.

Когда карета делает полный круг, отдавая честь монументу короля, он спрашивает у отца:

— Сколько боязливых людей живёт в Нэшмиэле?

— Сколько? — взамен спрашивает господин Хэйл.

— Две тысячи?

— Мало.

— Двадцать тысяч?

— Перебор.

— Десять?

— В твоём возрасте надо бы уже иметь представление о числах, которые не делятся на два.

— Ну, па!

— Разве Тот, Кто Знает, может задавать мне такие вопросы? Вслушайся в себя, спроси у своего «я». Тебе известен ответ.

— Я не хочу размениваться на игры!

Глаза Кари полыхают — он хочет испытать ночь, хочет применить свои силы в деле, но в деле почётном, верном, в деле, которое принесёт ему уважение отца и доверие матери. Ему уже не пять лет, и им пора признать это.

— Но ведь игры, — медленно выговаривает господин Хэйл, — делают тебя сильнее.