Дождь над всемирным потопом - Тонино Гуэрра

Понедельник 20 — С утра обхожу цветник. Кто-то поедает лепестки роз. Говорят — виноваты улитки. Я ищу их под камнями. После ужина задремал в полутьме. Встал с полотняного кресла, заметив мелькнувшие в воздухе огоньки. Это светлячки, я никогда раньше не видел их в Пеннабилли. Потихоньку подхожу к сливе. Ей одиноко в самом глухом углу сада. Шаг, второй — под ногой что-то хрустнуло. Это я раздавил улитку. Меня предупреждали, что улитки выползают из-под камней по ночам. Значит, отомстил за съеденные лепестки. В утешение говорю, что во всем виноваты ботинки — не я. Отыскал на небе Большую Медведицу. Вчера один ученый сказал, что обычно лепестками роз питаются мелкие букашки с черным хитиновым панцирем.

В Париже, в компании африканцев, случайно увидел бывшую невесту сына. Двадцать лет с нашей первой встречи — в то утро в ее волосах вилась лента, она казалась мне мотыльком, залетевшим на праздничный пир.

Четверг 23 — Образом мыслей более всего я обязан небольшому дворику, обустроенному художником Федерико Морони, которому в то время вряд ли было больше двадцати. Крошечное пространство с трех сторон было замкнуто старыми стенами. С четвертой — сетка. За — ней Кампо Мелотти. Дворик утопал в узорчатой тени мускатного винограда и растущей посередине огромной смоковницы. В углу, под позеленевшей от времени черепицей, притаился курятник. Под дверцей была устроена лесенка. Спустившись по ступеням, куры принимались разгребать лапами влажную землю. Федерико ходил по дорожкам — расставлял седые валуны и осколки красного кирпича вдоль зарослей мяты и розмарина. Художник особенно любил показывать мне дворик в грибной дождь. Капли скользят по широким листьям смоковницы. Куры забиваются вместе с нами под навес. Мы смотрим друг на друга. Каким образом Морони попал в плен к этим восточным напевам? Большие винные ягоды созревают к середине лета. Шлепаются оземь. Курицы взапуски бегут клевать их. Сегодня мне не достает тех дней и его рассказов о Монтетиффи. Из-за снежных завалов он, тогда молодой учитель, проводил там по несколько месяцев. Теперь я редко встречаю Морони. Неуверенной походкой бредет он по Сант-Арканджело. Болтаются в пакетике мелкие покупки. Безмерна моя благодарность художнику, чьим трудом были освоены неизведанные пути. В наследство он завещал этот свой дар. Быть может, именно благодаря его урокам теперь я все чаще бываю в заброшенном городишке — Трамареккья. Здесь тот же воздух, какой был в нашем дворике — за домом. В Трамареккье запустение, замшелые стены, дома без кровли. Внутри завалы битой черепицы и штукатурки. Безжизненный город, все равно что умолкшая флейта. В прежнее время городской шум и голоса усиливались созвучием улиц, переулков и площадей. Сегодня они безмолвны. Даже птичий гомон увязает в зарослях диких трав. Из зарослей не доносится ни малейшего отзвука. Любой звук ложится на землю, как стреляная гильза к ногам охотника. Однако в этих заброшенных мирках еще сохранились некоторые звуки, от которых пытается окончательно избавиться современная цивилизация. Можно услышать, например, поскрипывание кукурузных листьев в матрасе. Достаточно перевернуться с боку на бок во сне. Но синтетический комфорт проник даже в самые глухие деревушки. Никто не набивает теперь матрасов кукурузными листьями. Они годятся разве что в костер. Больше не на слуху шуршание сухой листвы. Вновь услышал его, когда из чулана вытащил свой старый тюфяк. Просушил на солнце. Листья раздышались и наполнились воздухом. Прилег полежать. В памяти ожили снегопады под характерный шелест в детской постели. В Трамареккье, заброшенном городе, и нашли приют звуки нищей крестьянской жизни. В его тишине хранятся осколки созвучий. Они в плену замкнутого пространства — непроницаемых полостей, куда не поступает воздух. Они забились в трещины стен. Запечатаны паутиной и закупорены свалявшейся пылью. В этих тайниках отсутствуют даже мельчайшие поры. Однажды в сумерки я спустил диктофон внутрь пещеры. Вход в нее был завален щебенкой. В пещере до 1940 года обитал отшельник. Святой старец твердо верил, что размашистый и театральный жест от лукавого. По этой причине он ходил, руки скрестив на груди, и не позволял себе резких движений. Умер он на обочине проселочной дороги. Пещера его обвалилась после проливного дождя. Я прослушал запись. На фоне скрипов истлевшего дерева мне почудился тихий вздох. Бедный отшельник словно стенал: Господи, избавь нас от красоты. Мне захотелось расшифровать слова этой тихой молитвы. Однако на сей раз на пленке не оказалось ни слова. Отчего она размагнитилась? Или все это было игрой воображения? Я верил — мне удастся записать звуки, носимые ветром. Обошел Трамареккью в поисках звуков, запечатанных в замкнутом пространстве. Не могли же они сами, без меня, выбраться оттуда и рассыпаться в прах? Напрасный труд. Моим уловом были только звуки распада. Даже не звуки, а запахи. Например, запах плесени. Он вызывает в памяти звуки, которые слышал я бог весть когда. И все-таки я по-прежнему убежден — воздух пропитан утраченными звуками. И в каких-то тайниках нашего внутреннего слуха, видимо, кроется грохот всемирного потопа.

Вторник 28 — Вчера явилась девушка-почтальон, сдобная, крепко сбитая, соблазнительная. Ее лучезарная улыбка скрывала дрожь еще не осуществленных желаний. Летящая походка. Носок мягкой туфельки чувственно вонзается в садовую дорожку. Не пожелала войти в дом. Письма протянула через порог. Однако заметна какая-то, пусть не осознанная, игра. Она чуть придерживает письма, видимо, чтобы продлить общение. Или это всего лишь видение?

ИЮНЬ

Воскресенье 2 — В четырех километрах от Фрегето одинокая хижина старика, живущего в обществе павлинов. По его словам, истоки Мареккьи (до сих пор ни один из них неизвестен ученым) находятся на «мокром лугу». Над ним держится постоянная тень. На травах непрерывно накапливается роса и подпитывает первый водоносный горизонт. Из него бьет родник. Старик направил меня к подножию Монте делла Дзукка на поиски луга. Наконец нашел указанное место. Вдруг провал в памяти. Кажется, время потекло по-другому. Как бы вспять. Прибыл к источнику на рассвете, а кругом уже наступили предзакатные сумерки. Присел на валун. Перед глазами крошечные радужные огоньки. Капли росы на концах травинок. Океан светлячков. То исчезают, то возникают вновь. Под ногами блестящая льдистая корка. Здесь никогда не бывает солнца. Капли росы не успевают просочиться в почву и быстро скатываются в расселину. В ней исток первого рукава Мареккьи. Каждому из нас может случиться побывать в том месте, где ощущаешь, что прибыл на конечную станцию. Встреча с этим лугом, обремененным росой, даровала мне это чувство.

Пятница 7 — В трактире Фаттура оказался за одним столом с охотником. Тот начал объяснять, как лучше подстрелить скворца. В дни, когда дует холодный норд-ост. Ветер жмет птицу к земле. Скворец пытается согреться — земля еще теплая, а в холмистой местности легче укрыться от пронизывающего морского ветра. В хорошую погоду скворцы залетают чересчур высоко. Похожи на беспорядочно летящую дробь. Лучше, если бы всегда было лето — сказал я. Он, хотя и с опозданием, понял, что я на стороне птиц.

Вторник 11 — Часто неожиданно меня окутывает облако забытого аромата. Бывает, его дуновение вызывает воспоминания о далекой стране или навевает благотворные мысли. Вот истинные события, украшающие теперь мою жизнь. Прелый запах усеянной листьями улицы, перезвон струй в водосточной трубе. Несколько лет назад мы с Тарковским были в замке Сан-Лео. Как зачарованные, слушали потрескивание огня в камине. Горы за окном еще зеленели, хотя их уже и тронуло снегом. Тарковский закрыл глаза. Треск разгорающегося полена перенес его в родную деревню — в Россию.

Суббота 15 — В моем возрасте я утратил веру в интригу романов или программные симфонические полотна. Не доверяю даже блеску таких городов, как Венеция. Мне нужны простые слова, которыми можно обмениваться, сидя у камина. Необходимо тайное присутствие природы. Думаю — искусство было и останется навсегда наркотическим средством. Оно уводит прочь от твоей собственной жизни. В конце — чужой населенный пункт. Хотелось бы вновь оказаться на тропах, которые ведомы человеку, не знающему грамоты. Там озарения крестьянских верований, поучительные истории сродни небывальщине — без притязаний на абсолютную истину.

Сегодня утром в спальной увидел, как из глубины зеркала глядит на меня та самая девочка — с ведерком воды.

Четверг 20 — Были в глухом, совершенно обособленном месте у подножия Миратойо. Разыскали две старых сливы. Плоды у них белые — окончательно созреют недели через две. Сейчас они жесткие, как фарфоровые шарики.

Воскресенье 23 — У меня был в гостях Чино Валентини. Он пришел с колосками, розами и охапкой душистых трав. Налил воды в старый умывальный тазик. Церемонно опустил в воду сначала розы, вокруг распределил все остальные дары. Прежде, чем дошла очередь до трав, предложил их ароматы на пробу. Я узнал — травы Святой Луизы и Мадонны. По обычаю, существующему в Пеннабилли, завтра с утра нужно умыться этой водой.