Будет ли закончено следствие? - Н. Богданов

Нет, этот удар был не последним

Прежде чем продолжать рассказ о преследованиях поэта, обратим внимание на то, кто помогал правительству в этом деле. Первыми в этом списке мы должны назвать… декабристов. Их тактика в отношении Пушкина была последовательной и определённой. В своё время они отказались принять его масона и автора «вольнолюбивых» стихотворении — в своё общество, выразив ему тем самым своё недоверие. Если верить пушкинистам, случилось это оттого, что декабристы, дескать, «берегли» молодой талант. Но это утверждение не выдерживает критики. Во-первых, получается, что заговорщики заранее обрекли своё движение на неудачу. Во-вторых, талантливыми, подающими надежды поэтами были, например, К. Рылеев, В. Раевский и др., однако их, не задумываясь, приняли в общество. В-третьих, в своих показаниях на допросах многие декабристы, как будто сговорившись, в один голос указали на стихотворения Пушкина как на одну из главных причин, побудивших их стать на преступный путь. Коллективный донос на поэта — иначе это не назовёшь, — донос, который свидетельствует не только о недоверии декабристов к Пушкину, но ещё и о чём-то более важном, а именно о попытках скомпрометировать его в главах правительства. Только вмешательство нового императора, приказавшего вычеркнуть из следственных дел все пушкинские строки, избавило его от наказания. Причину такого единодушного недоброжелательства декабристов к Пушкину ещё предстоит выяснить пушкинистам, точно так же, как и неожиданное благорасположение к нему со стороны царя; при решении этой загадки следует помнить, что многие из декабристов были масонами. В этом же 1826-м, когда декабристы давали свои показания, опасность подстерегала Пушкина совсем с другой стороны. Его сосед по имению генерал в отставке П. С. Пущин начал регулярно писать кляузы на поэта. Содержание этих доносов было таково, что не миновать бы Пушкину Сибири. Но правительство, благо, посчитало необходимым проверить наветы Пущина, и в Псковскую губернию был направлен специальный агент тайной полиции А. Бошняк. К счастью для Пушкина и для России все доносы Пущина оказались ложью. П. С. Пущин — это тот самый кишинёвский знакомый поэта, гроссмейстер масонской ложи «Овидия», членом которой состоял и Пушкин. Вынужденный оставить карьеру военную и масонскую, он ушёл в отставку, поселился в своём имении неподалеку от Михайловского и занялся вдруг доносительством. Вдруг ли? Пушкин всегда в своё время смеялся над Пущиным, но вряд ли это могло послужить достаточным основанием для доносов на своего брата-масона.

Непричастность поэта к декабристскому движению, благоприятный отзыв А. Бошняка о его поведении в Михайловском, освобождение новым царём сначала от подозрений в соучастии в заговоре, а потом от ссылки, казалось бы, положили конец всяким разговорам о политической неблагонадёжности Пушкина. Но нет, неприязнь такого рода на протяжении 1826–37 гг. оставалась. Интересно здесь то, что проявлялась она (назовём её критикой справа) одновременно с обвинениями поэта в измене «вольнолюбивым» идеалам (критика слева), что соответствовало, кстати, действительности.

Нет. Пушкин не попал под обстрел двух разных партий. Это была только видимость. Ведомство, направлявшее «правую» и «левую» критику, было одним и тем же — масонским. Смысл двойной критики был таков: Пушкин не наш, от его либерализма остался лишь звук, остерегайтесь его. Вредить ему можно и нужно чем угодно, вплоть до ложного утверждения об его политической неблагонадежности.

После 1826 г. преследование Пушкина по политическим мотивам взял в свои руки масон Бенкендорф — должность шефа жандармов, руководившего III отделением, к этому обязывала. Его стараниями в 1828 за поэтом, как за опасным рецидивистом, был установлен тайный надзор. Этому событию предшествовали раздутые до громадных размеров истории с пушкинской «Гаврилиадой» (поэма юных лет) и «А. Шенье» (стихотворный набросок, написанный до декабрьских событий), истории, которые вынудили Пушнина объясняться в III отделении. Затем Бенкендорф решил, что поэт должен «спрашивать» у него разрешение на любую поездку по стране, в т. ч. из Петербурга в Москву, в деревню и т. д. Не разрешались ему и поездки в Европу. Да что там Европа! Даже чтение друзьям «Бориса Годунова» Бенкендорф квалифицировал как полный тайного антиправительственного смысла поступок. Булгарин регулярно писал на поэта разного рода кляузы, и Бенкендорф столь же регулярно «принимал меры». (Бултарина следует называть не агентом III отделения, а верным слугой или компаньоном Бенкендорфа). Только вмешательство царя положило конец разнузданной кампании Булгарина и его подручных против Пушкина; авторитет императора являлся причиной того, что претензии Бенкендорфа к поэту ограничивались порой только «отеческим» внушением. Цензура, возглавляемая масоном С. С. Уваровым, со своей стороны преследовала Пушкина и не хотела считаться с тем, что сам царь объявил себя цензором его произведений. Бенкендорф, конечно, целиком солидаризировался о Уваровым. В 1836 он изобразил желание поэта уйти в отставку каким-то полным скрытых намёков политическим шагом. Естественный порыв жителей Петербурга проститься с умершим поэтом Бенкендорф расценил как бунт, главой которого был всё тот же Пушкин, хотя бы и мёртвый.

В письме Жуковского Бенкендорфу от февраля-марта 1837 дана яркая картина фальши в отношениях последнего к Пушкину. К сожалению, это письмо находится не в чести у советских пушкинистов.

Интересно, что, преследуя Пушкина и подозревая его во всех смертных грехах, Бенкендорф в то же время ни разу не заинтересовался (а должность его к этому обязывала) деятельностью в стране тайных масонских лож, которые, несмотря на запрет 1822 г., продолжали свои «работы» даже в годы так называемой николаевской реакции.

Нет, установка на политическую неблагонадёжность не оправдала себя. Самое большее, чего она достигла, это несколько вспышек «необузданной» натуры поэта. И главным препятствием на этом долженствующем компрометировать его пути был… царь. Он неизменно становился на сторону Пушкина. О бессилии врагов поэта красноречиво сказал Д. Благой. «Как обезвредить дерзкого сочинителя? — писал он, — сломить его дух, согнуть ему плечо и гордую совесть, перестроить непреклонную лиру они не могли. Царь… ему покровительствовал… Опасность, что царь не только услышит, но может и прислушаться к голосу поэта… существовала» (Д. Благой Душа в заветной лире. М. 1971, с.455).

Надо было менять тактику, тем более что арсенал масонских приёмов не был ещё исчерпан. Более того, мера пресечения к Пушкину должна была теперь быть другой, более жёсткой, поскольку поэт с каждым годом набирал силу и всё дальше расходился с идеалами масонства. На этом ответственном этапе и вступил в игру Геккерен: ему предстояло нанести решающий удар.

Форма мести

Прямое и неприкрытое убийство не в правилах масонов, этих «гуманнейших» представителей человечества, для них обычным является устройство смертей «естественных». Место для удара всегда выбирается искусно. Используется та или иная слабость человека, то есть то «узкое» место, которое легче и естественнее разорвать.

Постепенно выяснилось, что таким местом у Пушкина является его семья честь, которой была для него святыней. В поклонниках красоты Н. Н. Пушкиной недостатка не было. Поэт сам любовался молодой женой и радовался её успехам в свете, но когда границы приличия в отношении Натали, по его мнению, преступались или (что было чаще) когда создавалась видимость этого, он резко реагировал и не позволял, кому бы то ни было бесцеремонно вторгаться в их семейную жизнь. Своеобразным «нащупыванием» слабого места явились надуманные и раздутые великосветским обществом якобы имевшие место любовные истории Натальи Николаевны с С. С. Хлюстиным, Н, Г. Репниным и В. А. Соллогубом. Пушкин резко реагировал на эти сплетни. Об этом свидетельствуют его письма соответственно от 4, 5 и 11-го февраля, 1836 г. В этих письмах Пушкин требовал от обидчиков объяснений. Вскоре, конечно, выяснилось, что никакого оскорбления эти молодые люди Пушкиной не наносили, а имели место лишь наговоры каких-то недругов поэта. Но Пушкин показал своё лицо. Геккерен, который, возможно, приложил руку к провоцированию упомянутых «любовных» историй, нацелил на это «слабое» место поэта своё главное орудие — Дантеса. Задача перед Геккереном стояла сложная, но он смело взялся за её решение. Вот некоторые аспекты его «работы».

Усыновление без усыновления

Первым необходимым условием для успешного осуществления плана являлось обеспечение беспрепятственной и, по возможности, безопасной деятельности Дантеса. Этот вопрос Геккерен решил за счёт его усыновления (при живом и состоятельном отце), в результате которого Дантес, во-первых, получал возможность посещать самое высшее столичное общество и, во-вторых, как сын иностранного посла, частично приобретал иммунитет от грядущего наказания. Это необычное событие в жизни двух иностранцев на протяжении 150 лет истолковывалось — с лёгкой руки Геккерена — как естественное.