Сулла бы одобрил - Никитин Юрий

Когда я замедлил свой цифровой метаболизм в сотню раз, ничего не случилось, в тысячу – тоже норм, в миллион… тут ощутил себя хреново, организм пошел вразнос, но удержал, вернулся, проверил, кое-что отладил, еще раз проверил и снова начал осторожно замедлять свое восприятие мира.

Правда, замедлять – не ускорять, мы все медляки еще те, если нас не будут подстегивать обстоятельства, так и проживем в полусне. В общем, не имея ориентиров, я замедлял и замедлял скорость процессов в моем организме, пока фигурки на экранах не начали шевелиться.

Все-таки эмоции помещаются в мозге, я ощутил такое ликование и счастье, что запрыгал бы как молодой козел, если бы мог. Хотя, может быть, и могу, просто не пробовал и пока не понимаю, как это делать, а за миром людей могу наблюдать, но и это как здорово!

И все-таки прилив такой дикой радости может быть каким-то нарушением, записывали же только мозг, да и то не весь, а лишь только доли, что связаны с мышлением!

Я же был уверен, что в цифровой мир войду с чистым и ясным разумом, никаких животных эмоций, никаких баб, это же счастье…

Говорят, бионические протезы рук и ног, что подключены напрямую к нервам, приходится осваивать неделями, а то и месяцами. Потом становятся как родные, но сперва нужно нащупать и заставить подчиняться.

У меня все видеокамеры выдают сплошную стену цифр, я начал приходить в отчаяние, пробовал так и эдак, пока вдруг сознание как-то ухватило ниточку, я уцепился, пошел по ней, словно получил из рук Ариадны, и вскоре цифры плавно перетекли в ясную и четкую картину, как видел бы человек со стопроцентным зрением.

Так, это я подключаюсь вроде бы к видеокамере в коридоре нашего НИИ… Тускло и темно, похоже, ночь. Возможно, это еще та ночь переноса, это здесь промелькнули месяцы, а там минуты… а то и секунды?

Трепеща всем нутром, которого у меня нет, сосредоточился и велел включить свет, как делал раньше.

Ничего не произошло, я собрался, сказал мысленно с усилием: «Алиса, свет!» Снова ничего.

Еще несколько попыток, уже отчаялся, вдруг заметил, что в лампочке нить накаливания медленно из тускло-серой начинает менять цвет.

Появляется некий коричневый оттенок, очень неспешно наливается темной багровостью… ага, вот уже целиком багровая… но дальше, дальше, почти оранжевая…

Смотрел тупо, не понимая, что за явление, и вдруг как по голове табуретом стукнули. Команда от меня не просто получена, но и добросовестно выполнена! Свет включен, сейчас вот начинает разогреваться спираль, выпрыгивают первые фотоны, их не вижу в отдельности, хотя смогу, стоит только сосредоточиться, слабое свечение вокруг лампочки уже появилось, ширится…

Странно и удивительно, никто никогда такого не видел даже при скоростной съемке, это как если бы включил фонарик, а луч света начал выдвигаться прямой и конечный с обеих сторон.

Потом долго и зачарованно смотрел, как странно бегут электроны по кабелю, ничего подобного не видел раньше. Что-то марсианское, а то и вовсе за пределами трех измерений, хотя четвертого нет, а мы еще и с этими тремя до конца не разобрались.

Уже с включенной лампочкой смотрел с великим любопытством, как свет распространяется по всему коридору: яркая сфера возникла вокруг оболочки из тонкостенного стекла и довольно быстро расширяется с одинаковой скоростью во все стороны.

Это как если бы я смотрел замедленную киносъемку, так зовется в народе, хотя вообще-то ускоренная, когда снимают взрыв гранаты, и видишь, как медленно раскрывается изнутри корпус, как пробуждающееся семя цветка, как выплывают во все стороны мелкие кусочки металла.

Как-то видел съемку созревшего гриба, что выбрасывает во все стороны миллионы спор. На миг просто окутывается коричневым облачком, что-то подобное сейчас со светом, просто в миллионы раз быстрее… Даже в сотни миллионов.

А вон дверь в кабинет шефа, нашего всезнающего и мудрого Сарумана. В ночь перед переносом в цифровой мир я лежал, как сейчас помню, нет, полулежал, работать еще могу, но чувствую, как тело тает, словно жирная рыба на жарком солнце, слушал, как Фальстаф говорит мечтательно:

– А сперва, когда начинали, думали делать аватара Аполлоном или Гераклом!.. Подвигали бы ползунки, тут прибавить мышцов, там убавить пузо, пенис до колена, плечи пошире, жопу поуже… Увы, это мух переносим целиком, но даже мышь едва поместилась в «Алкому»…

Саруман повернулся вместе с креслом, мудрый и лысый, во взгляде я рассмотрел тщательно скрываемую жалость.

– Мечты, – сказал он нехотя, – мечты… Даже мозг целиком не поместится, что-то да урежем… Хотя обещают скоро подвезти новые блоки памяти.

Фальстаф возразил:

– Можно присобачить фигуру Шварценеггера, да что там Шварца, даже великого Крабоида!.. Но низзя, даже если все и поместилось бы в «Алкому». Берлог, у тебя такой ригидный мозг, с ума сойдет от такого несоответствия. Давай-ка снимем показатели активности гипоталамуса. Может быть, только его и оцифровать? Как скажешь, Саруман?

Саруман посмотрел на него с неодобрением, не все стоит говорить при подопытной мыши, ответил нехотя:

– Вгоним все, что влезет в «Алкому». Ужмем по максимуму. И так по тонкому льду идем. Вчера вообще до утра заснуть не мог, не зря ли затеяли? Риск запредельный. Да не из-за Берлога, его не жалко, достал нас уже, а вся это попытка с переносим сознания в комп…

– Ну спасибо, – ответил я слабым голосом. – Наша фишка в том, что никто не узнает, верно?.. Только небольшой скачок энергии. Подумаешь, пол-Москвы без света на пару часов!

Саруман сказал нервно:

– Не каркай. Самое веселое начнется, когда директор появится. Начнет копать, следы приведут к нам, вот тогда и шоу с разоблачением вредителей страны незамутненного счастья!

– Без паники, – проговорил я слабо. – Наш брат во все века опыты ставил на себе. Гуманисты, мышей жалели.

Глава 4

Изображение не вспыхнуло, как в том прошлом мире существ из костей и мяса, а начало наливаться светом медленно и величаво, словно неспешный рассвет над краем горизонта.

Я терпеливо ждал, свет разошелся по всему экрану, но пока только именно свет, слабый и с мутными разводами, словно смотрю через грязную тряпку.

Прошло достаточно много времени, я уже начал тревожиться, но изображение становилось все четче, я наконец начал различать столы и аппаратуру машинного зала «Алкомы». Ага, вот человек сидит ко мне спиной, смотрит в экран, не двигается, рядом еще один, рядом с лысым лохматый, как Робинзон Крузо…

Что это со мной, снова в какой-то момент потерял ускоренность, надо вернуться, иначе не получится, сосредоточился, начал постепенно ускорять движение, то есть замедлять свои процессы, вот фигуры чуть сдвинулись, лысый начал поворачивать к лохматому голову.

Сосредоточившись, я вытютюливал точную калибровку, синхронизируя свою сумасшедшую скорость с их, чтобы один в один, не на миг быстрее.

Дело не в том, что голос мой будет слишком писклявым, а движения суетливыми, а некое чувство, что не стоит даже им, двум ближайшим коллегам, выказывать, что могу мыслить в миллионы раз быстрее. Не знаю еще почему, но чувствую, что пока сообщать не стоит.

Саруман утопает в кресле, солидный и медленный, с первого взгляда на него видишь доктора наук, члена десятка комитетов и трех десятков местных и международных премий, у него как будто на лбу написано, что за плечами сотни публикаций в научных журналах.

По экрану бегает курсор, открывает и закрывает документы, перетаскивает, соединяет, «Алкома» трудится во всю мощь, явно загрузил чем-то громоздким, наверняка пытается понять, перезаписало в память «Алкомы» весь мой мозг или только краешек.

Фальстаф все тот же активный жрун, рядом с клавиатурой в открытой коробке пицца из соседнего магазина, с другой стороны большая чашка для компота, из нее пьет чернющий кофе.

Отсюда, с экрана, кажется еще толще, чем Анна Каренина, наш самый оптимистичный оптимист, по его словам, до бессмертия доживут только оптимисты, остальных задавят стрессы, что растут быстрее инфляции.