Как просыпается Солнце - Леонид Фёдоров

Около костра тепло и уютно. Запах дыма смешивается с ароматом ухи. Медленно надвигается ночь. Рядом в сумеречной мгле тихо плещет озеро. От него к кустам ползет белая туманная дымка. Смолкли лягушки. С дальнего болота доносятся крики журавлей. Приветствуя наступающую ночь, залился певчий дрозд. И откуда только у этой птахи берутся такие чарующие звуки? Недаром он первый соперник соловья, а порой и превосходит его в мастерстве. Но сон сморил и дрозда. Тихая ночь накрыла землю, растворив в темноте очертания окружающих деревьев.

Завтра с рассветом я снова переживу незабываемые минуты рыбачьего счастья, поеживаясь от холодка, увижу, как проснется солнце.

Толстый мохнатый шмель с легким гудением сновал над землей, перелетал с места на место, озабоченно обследовал сухие былинки бурьяна. Покружился вокруг меня и опустился на руку. Я стряхнул его, и он, упав на землю, беспомощно закружился. С трудом перевернулся, почистил лапками крылья и, недовольно гудя, улетел прочь.

Шмель улетел, а у меня осталось чувство, словно я выпроводил за порог пришедшего ко мне гостя.

Над кромкой пашни, примыкающей к залитому вешней водой лугу, вьются чибисы. Взмывают над головой, настойчиво выспрашивают: «Чьи вы? Чьи вы?» Не эти ли птицы породили бунинские строки:

…Кто, пугая чуткого коня,В тишине из синей дали кличетЧеловечьим голосом меня?

Иной раз станет не по себе от птичьих расспросов, и поскорее уйдешь подальше.

С востока бесшумно подкралась ночь. Вначале она стерла земные краски, потушила зо́рю и, когда все кругом погрузилось во мглу, зажгла в небе светлячки звезд.

Где-то над головой, привлеченный светом костра, прохоркал вальдшнеп, и снова все стихло, только легкий треск костра нарушал ночную тишину.

Неожиданно в отблесках огня замелькала над поляной летучая мышь. Она проносилась, словно тень лесного духа, загадочная и молчаливая. А мне стало веселее и не так одиноко коротать ночь у костра — рядом было живое существо.

На клюквенном болоте, окружающем Шитовское озеро, есть в одном месте старая елань. Часть бревен ушла в жидкое торфяное месиво, другая сгнила и превращается в труху, стоит только поставить на нее ногу.

К елани близко подходит сухая гривка, поросшая ельником, и на самом ее углу торчит большой, зеленый от мха, пень. Пень как пень, трухлявый и старый. Но растут на нем две березки, две белоствольные сестры. Плотно прижавшись, они, как вьюнки, обвили друг друга и оттого стоят крепко, споря с бурей и ветром.

Из-под большого серого камня, стоящего на вершине Мотаихи, вылез на свет полосатый бурундук. Кончилась зимняя спячка, и зверек, пригретый солнцем, блаженно щурится, приводя в порядок пеструю шубку. Почти неуловимыми движениями лапок разглаживает хвост, умывается, как кошка.

Услышав мои шаги, бурундук метнулся к дереву. Здесь, чувствуя себя в безопасности, запрыгал по ветке, громко заурчал, то ли дразня, то ли приветствуя незваного гостя.

Невзрачен зверек, а встреча с ним всегда оставляет чувство радости, как будто после долгой разлуки увидел старого друга.

Теплый ветер и солнце согнали снег, превратили его в ручьи, до краев наполнившие овраги и балки.

Летом я ни за что не почерпну дождевую воду из колеи лесного проселка, а весной с удовольствием утоляю жажду. Талая вода в лесу прозрачна и холодна. Вот и сейчас я склонился над лужицей, собираясь набрать полную пригоршню чудесной влаги. Склонился да так и замер. С вершины сосны раздалась нежная песенка зяблика. Вскоре одному запевале откликнулся другой, третий. И вот уже лес звенит от птичьего пения. В лесной хор вступают зарянки и горихвостки, совсем по-человечьи вызывает чечевица какого-то Витю.

Напившись, я присел на пень, а вокруг свистели, звенели и трещали птицы, славя солнце и воду, дающие жизнь на земле.

Маленькая речка Медянка, получившая свое имя за желтый песок, покрывающий ее дно, неожиданно высохла. Еще недавно неторопливо текла она в густом ельнике, где пахло сыростью и грибами. Сейчас на этом месте сплошная вырубка, поросшая буйным иван-чаем.

Пройдет много лет, пока на вырубке вырастут осины и березы. И только после этого ель, боящаяся в юности холода и солнцепека, начнет поселяться на старом месте.

Через много десятилетий ель вытеснит светолюбивые осину с березой и останется одна. На месте теперешней вырубки вновь зашумит ельник. И только тогда снова забьет из-под земли источник, что звался когда-то Медянкой. Но утолять жажду из него будут твои внуки.

Весеннее зеркало.

У подножия Березовой горы когда-то вздыбилась гранитная глыба. Встала и замерла на многие тысячелетия, охраняя маленький родничок, поблескивающий в ее тени. Я зову его Берендеевым за необыкновенную прозрачность и свежесть. Один глоток снимает усталость, словно испил сказочной Живой воды.

Однажды возле родника появились следы лося. Видно, лесному великану пришлась по сердцу прозрачная вода.

Мы встретились случайно. Заслышав шаги, зверь вскинул голову и уставился на меня большими темными глазами. Был он старый, худой, с выпирающими ребрами. На его левой лопатке темнела незажившая рана, облепленная мошкой и оводами. Лось мотал головой, пытаясь отогнать кровопийц, и кожа вокруг раны мелко дрожала от боли. Несколько секунд лось смотрел на меня, и с его губ с тихим звоном стекали в родник капли воды.

Я очень хотел пить, но, чтобы не мешать зверю, попятился и ушел.

После этого я много раз встречал возле родника следы лося. Но вот уже второй год он не дает о себе знать. Переселился ли из окрестных лесов, ставших очень шумными, не знаю. Только с его исчезновением природа лишилась чего-то очень красивого и неповторимого.

Когда у человека появляется потребность ежедневно вставать рано и встречать восход солнца, это значит, что перешагнул он рубеж, после которого вся красота окружающего мира кажется ему во много раз чудеснее прежнего, и эту красоту он старается осмыслить и передать людям.

Однажды на выставке картин старейшего уральского художника я обратил внимание на небольшой этюд, изображавший уголок озера Таватуй. По груде каменных плит и склонившейся над водой березе узнал место. Здесь я провел немало времени, пытая свое рыбачье счастье. Художник с удивительной точностью воспроизвел уголок берега, изобразил даже полузатопленный киль разбитой волнами лодки и внес в пейзаж что-то свое, придавшее ему неуловимую прелесть.