Витязь - Алексей Витковский

Вся компания имела вид решительный и бывалый. Многие лица украшали шрамы, у некоторых – свежие багровые рубцы. У пары человек лица сплошь покрывала вязь татуировки, и эти лица производили совершенно жуткое впечатление. О татуированных физиономиях летчик никогда не читал… Щиты, вывешенные вдоль бортов, свертки характерной формы, спрятанные под скамьями для гребцов, из которых кое-где выпирали крестовины мечей и острия копий, – все указывало на то, что поход не совсем мирный и вряд ли безопасный. Впрочем, в то время, наверное, не бывало безопасных походов… В то время? Ха! Скорее уж в это…

Над головой хлопнул парус. Савинов поежился и посмотрел вверх. Он поймал себя на мысли, или, скорее, ощущении, как если бы внезапно оказался на театральной сцене, во время спектакля. Причем актеры не знают о том, что он посторонний… Парус хлопнул снова. Багряная свастика на нем на миг изогнулась, явив странную фигуру, состоящую из углов и дуг. Бумм! Волна ударила в скулу лодьи. Та слегка накренилась, затем выпрямилась, и на долю секунды стал виден далекий берег, серо-синий под ясным небом. Похоже, они меняли курс.

Бумм! Снова волна. Теперь в днище…

«…Банг! Банг-банг-банг!!! Пули звонко лупили в бронеспинку. „Ишачок“[18] содрогался, получая удар за ударом. Савинов сжимался в пилотском кресле, стараясь стать как можно меньше. „Мессеры“ взяли его в клещи, когда он возвращался на аэродром из разведки. Пара пристроилась сзади, и ведущий стал методично расстреливать одинокий советский истребитель. Другая пара шла выше в готовности добить русского, если тот выкинет какой-нибудь фортель.

Банг! Банг-банг! Это он пристреливается из пулеметов. А вот теперь будет бить из пушки – не спасет и бронеспинка! Савинов ввел самолет в скольжение на крыло. Пушечные трассы прошли мимо. Снова пулемет. Снова считать рикошеты. Еще скольжение! Снова промазал фриц! Аэродром уже близко. Фашист психует, судя по трассам. Нервишки шалят – он над чужой территорией. Если вдруг придется здесь прыгать – то почти наверняка в плен к этим звероподобным русским…

Внизу проносятся сопки Заполярья. Кругом снег, хотя еще сентябрь. Голые скалы и редкие деревья. Аэродром все ближе, но фашисты наседают. Радио нет, и нельзя вызвать помощь.

Самолет пока слушается, но повреждения уже значительны.

Савинов, решившись, резко направил машину в склон сопки, на снижении набирая скорость. Оглянулся. Похоже, фашисты купились. Идут выше – думают, сбит! Ну-ну… „Ишачок“ сделал горку, проскочив над самой верхушкой сопки. „Мессеры“ кинулись следом, и трассы снова замелькали совсем рядом. Однако высоты уже хватит… Савинов выполнил управляемую бочку. Скорость резко упала. Фашисты, не успев среагировать, проскочили вперед. Сзади снизу – позиция для атаки идеальная!

Он спокойно взял ручку чуть на себя и нажал гашетки. Истерзанный самолет содрогнулся. Длинная очередь ударила во вражеский истребитель, и тот, вспыхнув, беспорядочно закувыркался вниз. Пилот не успел выпрыгнуть – слишком мала высота. На крыльях горящего „мессера“ Савинов увидел голубые свастики. Финн!..»

Савинов рассматривал рисунок на парусе. Концы финской свастики был загнуты в другую сторону, к тому же они прямые. Когда-то он читал в энциклопедии, что в принципе это знак солнца, но фашисты его вывернули наоборот. Тогда этот – на парусе – правильный. Солнцепоклонники…

Что-то глухо шлепнулось на палубу рядом с ним. Савинов глянул – сверток. Он поднял глаза. Принесший сверток кряжистый воин с русым чубом на голове присел рядом, кивнул: разверни.

Внутри оказалась одежда, вроде той, что носили здесь все. Длинная рубаха с воротом и рукавами, окаймленными затейливо вышитым узором, свободные штаны, что-то вроде вязаных носков без пятки, и низкие кожаные сапоги без каблука.

Кряжистый еще раз кивнул на одежду:

– Звать меня Храбр. Прими дар – не обидь, то моя одежа, а ростом мы с тобой одинаковы… Да по-нашему разумеешь ли?

– Отчего ж не разуметь, – Савинов улыбнулся. – Разумею. Спасибо тебе, жаль, отдарить нечем… Меня Александром зовут.

– Александрос – имя ромейское, – сказал Храбр и тут же произнес фразу на незнакомом языке. Савинов сумел разобрать только что-то вроде «ипоплиархос». Похоже, с ним пытались говорить по-гречески. Он покачал головой.

– А не ромей, – подвел итог Храбр. – По-нашему говоришь как-то не так… Какого ж ты рода? Одежи при тебе не было…

«Русского!» – хотел было ответить Савинов, но вдруг понял, что вопрос не простой. Историю он мало-мальски знал и помнил, что в средние века все воевали со всеми или почти со всеми. Откуда ему знать, кого в этом мире называют таким именем. Может, у его спасителей с ними война…

– Пожалуй, я теперь и сам не знаю, – сказал он.

– Оно и понятно, – Храбр посмотрел на небо. – Ты из-за Грани вернулся, друже. Слыхал я про такое. Иногда, сказывают, люди после все забывают, даже имя свое, и не говорят вовсе. Рычат… Тебя боги любят. Оставили имя, язык. Нас бурей сюда пригнали… Вот только «Пардуса» не видать. Было у нас, друже, две лодьи… Да ты примерь одежу-то.

Савинов взял штаны и встал, сбросив с плеч медвежью шкуру. Холодный ветер обжег тело. Кожа сразу покрылась мурашками. «Интересно – минус сколько сейчас?» – рассеянно подумал он, натягивая штаны. Ткань была мягкая и плотная. Савинов затянул веревочку, заменявшую резинку. Накинул рубаху, сотканную из толстых шерстяных нитей, просунул голову в ворот и… замер. Они все были здесь…

Вся дружина собралась в молчании вокруг мачты, лишь черноволосый рулевой остался на корме. С обнаженными мечами, опущенными лезвием вниз, воины дожидались, когда он закончит одеваться. Каким-то образом за одно лишь мгновение они совершенно бесшумно извлекли оружие из тюков и взяли их с Храбром в кольцо. Что-то, черт возьми, происходит? Сашка решил, что лучше всего – действовать так, будто ничего не случилось. Поэтому он под взглядами десятков глаз спокойно опустился на палубу и стал обуваться.

Сапоги оказались впору. Поднявшись, он встретился взглядом с синеусым вождем. Тот смотрел сурово, испытующе. Савинов ждал. Терпение выручало его не раз в самых, казалось бы, гиблых ситуациях.

Наконец вождь шагнул вперед и… стоя на одной ноге, стал стягивать с другой сапог. Стянул и поставил посреди круга. Храбр зашептал над ухом. Пришлось снова разувать правую ногу. Вождь положил руку на плечо летчика:

– Ступи в мой след!

Савинов не понимал, что происходит, но послушно сунул ногу в голенище. Обувка оказалась великовата. Как только он притопнул подошвой, воины, стоявшие вокруг, вдруг вскинули вверх мечи и шагнули вперед. Над его головой образовался звенящий шатер из клинков.

– Любо! Любо!! – рык воинов оглушил, но кровь вдруг закипела в жилах, и летчик обнаружил, что кричит вместе со всеми. И только теперь, казалось бы без связи с происходящим, он понял, что, похоже, действительно умер там – в сорок втором, в волнах Баренцева моря.

Глава 7

Сага о Хагене

…Я пущенная стрела,

И нет зла в моем сердце, но

Кто-то должен будет упасть,

Кто-то должен будет упасть

Все равно…

Острие клина – самое сильное и одновременно наиболее уязвимое его место. Вождь должен быть там, где опаснее всего. Стурлауг – впереди. Хаген понимал, что против такого врага идти на острие клина – почти верная смерть. Он чувствовал, как воздух вокруг отца ощутимо наполняется звенящей силой. Его губы шевелились. Что он читал – вису? Молитву? Заклинание? Было ясно одно – Ингольвсон готовится нанести удар, и его сын должен дать ему время сделать это. Хаген встал справа от отца, чтобы прикрывать не защищенный щитом бок. Но он понимал, что этого будет мало.

Наконец Стурлауг ударил секирой в свой щит. Хирдманы дружно топнули правой ногой, призывая Землю в свидетели. Стальной клин качнулся и двинулся вперед. Кто-то из воинов, кажется Греттир, нараспев читал строки «Саги о Сильных». Строй врагов приближался. Высокие, нечеловечески неподвижные, они спокойно ждали викингов, как прибрежные скалы ожидают волну прибоя. Непоколебимо.

Острая искра озарения пронзила мозг молодого вождя. Что бы отец ни задумал, его, Хагена, дело хотя бы на миг оттянуть внимание врагов на себя. И он сделал то, что запрещали все неписаные кодексы хирда. Он нарушил строй.

В последний миг перед столкновением Хаген рванулся вперед, обогнав хирд всего на один шаг. Течение времени замедлилось достаточно, чтобы он увидел три неотвратимых клинка, устремившихся к нему с разных сторон. Если бы он остановился здесь, то погиб бы мгновенно. Но Хаген не остановился, а с ходу врезался плечом во вражеский щит прямо перед собой. Враг среагировал, привычно подавшись навстречу для отражения натиска. Плечо онемело. Клинок одного из противников рассек воздух рядом с левым предплечьем, второй распорол плащ, рукоять меча ударила по шлему, но было поздно. Хаген бил в край, и щит развернуло. Совсем немного – противник был очень силен, но этой бреши хватило, чтобы сунуть в нее клинок. В этот миг с грохотом лопнули прочные доски вражеского щита – Стурлауг нанес свой удар. Противник Хагена опрокинулся навзничь. Его голова вместе со шлемом была разрублена пополам. Противник слева оседал – клинок Хагена нашел его шею. Тот, что справа… Тело Хагена действовало быстрее, чем ум. Оно совершило перекат, и смерть пронеслась в двух пядях от виска.