Слова, которые мы не сказали - Лори Спилман

Неохотно, но мы подчинились. Один за другим мы заходили в темную комнату. Джина Блюмлейн следила за временем и стуком в дверь давала нам знать, что двадцать секунд прошли. К концу урока каждый из нас побывал в темной комнате.

Настал момент истины. Вы вошли, а мы все столпились у двери, чтобы узнать, результативным ли стал Ваш эксперимент. Вспыхнул свет, и все не сразу смогли поверить, что он лежит на полу у шкафа с папками. Плеер Роджера Фарриса. Ученики замерли, но через несколько секунд класс наполнился восторженными возгласами. Всех переполняла радость от вновь обретенной веры в человека.

Что же до меня, то это событие перевернуло мою жизнь. Понимаете, как все и предполагали, именно я взял плеер Роджера, и, разумеется, возвращать не собирался. Я тоже хотел иметь плеер, но мой старик сидел без работы. А Роджер всегда был мразью. Какое мне до него дело!

Однако Ваша вера в доброту человеческой души изменила меня навсегда.

Положив плеер Роджера на пол у шкафа, я вышел из той темной комнаты совсем другим, словно сбросил старую кожу. Вместе с ней ушли мысли о том, что в жизни мне выпала роль жертвы и весь мир мне должен, с меня будто сошел нанесенный годами слой черствости. Впервые у меня появилось чувство, что я чего-то стою.

Теперь Вы понимаете, миссис Руссо, что в Ваших извинениях нет необходимости. После урока я прямиком направился в вечернюю школу и через шесть недель сдал экзамен по программе средней школы. Я понял, что тоже могу быть хорошим, Ваша вера в человека изменила мое сознание. Из мальчишки, который привык слоняться без дела и сетовать на горькую судьбу, я превратился в юношу, не побоявшегося чувства ответственности. Ваш урок повлиял на все поступки, совершаемые мной в дальнейшем.

Хочу, чтобы Вы знали, что тем прекрасным, что есть во мне, я обязан только Вам. Я благодарен, что Вы увидели во мне хорошего человека и помогли им стать.

Искренне Ваш,

Вытираю глаза рукавом рубашки и поворачиваюсь к Дороти.

– Ты можешь собой гордиться.

– Зажжена еще одна свеча, – шепчет она и промокает глаза махровым нагрудником. – В моей комнате становится светлее, милая.

Задув одну свечу, мы получаем шанс зажечь новую. Накопление опыта – путь проб и ошибок. Чувство стыда и вины смягчают моменты, когда мы проявляем благородство и человечность.

Нам остается только надеяться, что зажженные нами свечи рассеют созданную нами же темноту.

Поддавшись чувствам, я сжимаю руку Дороти.

– Ты потрясающая женщина.

– Да, ты права, – раздается за спиной.

Я резко оборачиваюсь и вижу Мэрилин. Даже не представляю, как долго она стоит здесь.

Дороти выпрямляется и широко распахивает глаза.

– Это ты, Мэри?

Та кивает в ответ.

– Я. – Наклонившись, она целует подругу в лоб. – Кстати, Дотти, твоя комната не стала ярче, она всегда была полна света.

Я возвращаюсь домой в час, ощущая небывалую легкость оттого, что стала свидетелем примирения двух подруг, и довольная тем, что нашла в почтовом ящике письмо от Эр-Джея.

Руки слегка подрагивают, когда я вскрываю конверт.

«Дорогая Анна!

Спасибо за твое письмо. Честно говоря, не был уверен, что ты мне напишешь. Тебе вовсе не нужно извиняться. Ничего удивительного, что такая эффектная женщина, как ты, связана серьезными отношениями. Я ценю твою честность.

Я прохожу в кухню, не отводя глаз от словосочетания «серьезными отношениями». Ведь их больше нет. Теперь я могу встречаться с тобой, Эр-Джей, и не испытывать чувства вины!

Надеюсь, в следующий раз, если окажешься неподалеку от «Мерло», заедешь к нам с твоей мамой – или без нее – или со своим другом. Клянусь, на этот раз я буду вести себя по-джентльменски. А если в твоей жизни что-то изменится, я всегда готов стать первым и единственным в твоей бальной книжке.

Опираюсь локтями на столешницу и перечитываю письмо. Эр-Джей, безусловно, увлечен той женщиной, какой меня считает. Ему неизвестна правда о моем прошлом, и я не собираюсь ничего ему рассказывать, наученная опытом того, что мне довелось пережить. Он, как и все, будет в ужасе от меня настоящей.

Мне очень хочется увидеть Эр-Джея, но могу ли я вернуться такой, какой хочу? Стоит ли начинать отношения, похожие на те, какие были с Майклом и Джеком, опять прятать своих демонов за железной дверью? На ум приходят слова Джека: «Неудивительно, что тебе так просто расстаться со мной, Анна. Мы никогда по-настоящему и не были вместе».

Нет. Повторяться не стоит.

Я вскакиваю и несусь к столу, беру ручку, бумагу и пишу:

«Дорогой Эр-Джей!

В моей бальной книжке нет ни одного имени.

Нежно обнимаю,

Глава 39

Бак в моей машине полон, а масло я поменяла на прошлой неделе, после обеда с Дороти и Мэрилин. У двери стоят два чемодана и сумка, набитая протеиновыми батончиками, пакетиками с орешками, фруктами и бутылками с водой. Все готово для путешествия в Мичиган, я отправляюсь завтра утром.

Я уже крепко сплю, когда в два часа ночи раздается звонок.

– Анна, его нет!

Господи, Боб умер. Я сажусь в кровати.

– Сочувствую, мама, но что случилось?

– Я поднялась наверх в ванную, а его нет в комнате. Его нет нигде! Он ушел, Анна. Я искала его на улице, но его нет!

Я тяжело вздыхаю. Слава богу, он не умер. Я считаю, что смерть Боба даст маме возможность начать новую жизнь, но она, в отличие от меня, смотрит на это по-другому.

Мама начинает что-то говорить мне так быстро, что я почти ничего не разбираю, улавливаю лишь: «Никак не найду» и «Везде искала».

– Успокойся, мама, с ним все будет хорошо, – говорю я, но сама в это не верю. Боб беспомощен, как младенец, а учитывая близость леса, озера и низкие ночные температуры…

– Я уже к тебе еду. Звони в полицию. Не волнуйся, мы его найдем.

Мама вздыхает.

– Какое счастье, что ты приедешь.

Наконец-то ее дочь будет рядом в те моменты, когда нужна ее помощь. А сейчас помощь необходима, чтобы найти мужа.

Я звоню на домашний телефон каждые полчаса, но слышу лишь автоответчик.

Я уже в десяти милях от Мичигана, когда мама наконец отвечает.

– Полиция его нашла. Он прятался в лодке.

В лодке. В его старой рыбацкой лодке, на которой мы катались в прошлом месяце. Я невольно вспоминаю тот день. Боже, даже лучшие мои намерения оборачиваются проблемами.

– Мама, дорогая, как он?

– Очень замерз. Он лежал на дне прямо в скопившейся там ледяной воде. Приехал фельдшер, хочет забрать его в «Мансон» для обследования. Я против, он уже и так достаточно настрадался в больницах. Я накормила его горячей кашей и уложила в постель.

– Я буду у вас часам к семи.

– Приготовлю тебе ужин.

– Нет, мама, не стоит. Я все привезу с собой.

– Солнышко, я настаиваю. Да, и еще, Анна.

– Слушаю.

– Спасибо тебе. Ты не представляешь, как я рада, что ты у меня есть.

До самого Мичигана я думаю о последних словах мамы. Наверное, я слишком глупа и не могу усвоить урок судьбы, после всех потерь в жизни. От этих мыслей по телу пробегает дрожь, но я должна себя заставить. Иного пути у меня нет. Необходимо принести извинения еще двоим людям, пока я опять не опоздала, – сыну и дочери Боба.

С Энни и Бобом-младшим я никогда не встречалась. Когда их отец познакомился с мамой, они были уже взрослые. Не представляю, кто рассказал им о моем обвинении, но они знают. Мама говорила, что они редко общаются с Энни и Младшим. Я предполагаю, что по моей вине они отдалились друг от друга. Наша прежняя соседка миссис Джейкобс рассказала всем в округе, конечно, люди долго обсуждали такое громкое событие. Должно быть, и бывшая жена Боба в курсе. Неужели она так жестока, что рассказала собственным детям? Скорее всего.

Я смотрю вперед на бесконечную трассу А-57.

Энни, старшей, наверное, под пятьдесят, не намного моложе мамы. Летом 93-го она уже была замужем и жила в Висконсине. Младший, кажется, учился в колледже.

Приедут ли они одни или захотят привезти семьи? Не представляю, какой вариант был бы для меня предпочтительнее: выслушать их гневные речи в присутствии свидетелей или без них?

От таких мыслей меня начинает подташнивать. Я прибавляю звук на айподе и слушаю песню «Лайфхаус». «Я прошел полпути, но все еще иду…» Они поют будто обо мне. Я проделала лишь полпути, извинилась еще не перед всеми. Позади нелегкий путь, но впереди еще долгая дорога. Я смогла приподнять капюшон плаща, ставший для меня завесой тьмы, но воротник все еще давит мне на шею.

Откидываюсь на подголовник и продолжаю размышлять. Смогу ли я посмотреть им в глаза? Я бы на их месте испытывала лютую ненависть к человеку, посмевшему обвинить отца в сексуальном домогательстве. Пожалуй, я презирала бы их больше, чем сам отец. Никакие извинения, даже самые искренние, не в состоянии изменить прошлое.