История Крестовых походов - Екатерина Монусова

Как и в Париже, Людовик каждый день читал свой бревиарий: сарацины, нашедшие книгу, вернули ее королю. Казалось, псалмы и гимны укрепляют его дух и проясняют сознание. Гийом Шартрский, его капеллан, будет вспоминать, как его величество пытался объяснить суть христианской веры сарацинам, в доме которых жил…

Для него самого Божьи заповеди всегда были святы. Когда, по совету окружения, он решил снять осаду Мансура и возвратиться в Дамьетту, на пути встало бесчисленное войско султана. Король повелел сбросить с кораблей продукты, предназначавшиеся для него и его свиты, чтобы освободить место для раненых и больных… А ведь он и сам был болен: «Вечером король несколько раз лишался чувств; и из-за сильной дизентерии пришлось отрезать нижнюю часть его штанов, столько раз он ходил по нужде…» – напишет Жуанвиль. К тому же его била сильная лихорадка. «Король спешился и стоял, держась за седло; подле него стояли его рыцари – Жоффруа де Сержин, Жан Фуанон, Жан де Валери, Пьер де Босей, Робер де Базош и Гоше де Шатийон, которые, видя обострение болезни и опасность, коей он подвергался, оставаясь на суше, принялись его упрашивать, хором и каждый по отдельности, спасти себя, взойдя на судно. Он же продолжал отказываться покинуть своих людей; я сказал ему: „Сир, вы дурно поступаете, противясь доброму совету, подаваемому вашими друзьями, и не садитесь на судно; ведь, если вы останетесь на суше, войско будет двигаться медленно, что небезопасно, и вы можете стать причиной нашей гибели“.

Я говорил так, желая спасти короля и боясь его потерять, ибо отдал бы тогда охотно все свое наследство и наследство своих детей, чтобы укрыть короля в Дамьетте. Но король, очень взволнованный, гневно ответил: „Граф Анжуйский, если я вам в тягость, оставьте меня; но я никогда не покину своих людей“». Так свидетельствовал на процессе канонизации Людовика Святого его брат, Карл Анжуйский. Но это будет уже потом, после смерти короля…

Смерть… Его мать, Бланка Кастильская, первых гонцов с Востока, принесших весть о том, что король в плену, велела повесить как клеветников. Может ли это быть правдой, если только что Дамьетта была взята Людовиком без боя! В самой Дамьетте чудовищному сообщению поверили сразу – появившиеся там сарацины были облачены во французские доспехи… Неужели его сыну, который вот-вот появится на свет, суждено захлебнуться кровью? В бреду король слышал крик королевы Маргариты: «На помощь! На помощь!» Всякий раз, когда она засыпала, ей мерещилось, что комната полна сарацин. Что станется с ребенком, которого она носит? Королева велела, чтобы ночь напролет подле ее ложа сидел рыцарь 80 лет… Его твердая теплая рука и тихий голос успокаивали ее. Когда начались схватки, она велела всем выйти – за исключением старика. Опустившись на колени, королева молила о милости… «Я прошу вас, если сарацины возьмут город, отрубите мне голову прежде, чем меня схватят…» «Будьте спокойны, мадам, – отвечал рыцарь, – я сделаю это, ибо и сам подумывал о том же…» Появившийся в тот день на свет малютка Жан получит прозвище Тристан Дамьеттский…

Поистине, в недобрый час решил Людовик напасть на Египет, чтобы освободить Иерусалим! Впрочем, стоит ли удивляться – ведь Палестину уже много лет терзал не кто иной, как египетский султан. Базой для нападения был выбран Кипр – когда-то его отвоевал у византийцев сам Ричард Львиное Сердце. С тех пор на остров не ступала нога сарацина.

Когда Людовик высаживался в порту Лимассола, случилось страшное: один из его кораблей, врезавшись в песчаную отмель, раскололся надвое. Утонули все – лишь одной молодой женщине удалось спастись. На берег она вынесла и ребенка… Сначала казалось, он не дышал – но вот в ночи раздался слабый крик, подхваченный ликующей толпой. Людовику казалось, он помнит бледное лицо спасенной, ее полубезумные глаза. Или это лицо его жены, оставшейся в Дамьетте? Та давняя катастрофа – дурное предзнаменование или знак надежды? И король опять впадал в забытье…

Он горел желанием напасть на Египет сразу же – и это было разумно. Увы, большая часть военачальников еще не прибыла, и пришлось зимовать на острове. Пышный прием, оказанный Людовику Ги де Лузиньяном, королем Кипра, не умерил его беспокойства по поводу зря потерянного времени. Всякий раз, гуляя по берегу, он видел нагроможденные друг на друга бочки, горы пшеницы и ячменя (свозить сюда продовольствие для похода король повелел еще два года назад). Их щедро поливали зимние дожди – от этого горы проросли свежей зеленью… Хронист свидетельствует – когда решили-таки начать экспедицию в Египет, зерно нашли столь же свежим, каким оно было, когда его привезли…

Пройдет совсем немного времени – и единственной пищей его войска станет отравленная нильская рыба… Но пока он для подданных король-спаситель, король-вдохновитель, король-отец. «Я, не имея и 1000 ливров дохода с земли, взял на содержание, отправляясь за море, десять рыцарей и двух рыцарей-баннеретов; и случилось так, что, когда я прибыл на Кипр, у меня оставалось всего 240 турских ливров после оплаты корабля, по причине чего кое-кто из моих рыцарей передал мне, что, если я не раздобуду денег, они меня покинут. И Бог, никогда меня не оставлявший, сделал так, чтобы король, пребывавший в Никозии, послал за мной, и взял к себе на службу, и выдал мне 800 ливров; и тогда у меня оказалось больше денег, чем было нужно». Здесь, на Кипре, благородный Людовик примет на службу сенешала Шампани Жана де Жуанвиля. Странствуя бок о бок с королем, он напишет хронологию Седьмого крестового похода – и «Книга благочестивых речений и добрых деяний нашего святого короля Людовика» станет одним из самых ярких описаний рыцарской жизни XIII века.

Уже сама весть о прибытии французского войска заставила Восток содрогнуться. Здесь еще хорошо помнили, с какой хладнокровной решительностью три десятилетия назад король иерусалимский Иоанн овладел Дамьеттой. Увы, по договору, подписанному с султаном, христиане должны были покинуть город, и они исполнили это требование…

Он, Людовик, обязан был вернуть Дамьетту. Она манила его – словно в небе вспыхнула новая звезда, подобная Вифлеемской, и озарила ему путь. Когда корабли франков все-таки вышли в море, все думали, что курс взят на Александрию. Но во вторник он скомандовал поворачивать к Дамьетте… Более сотни крупных кораблей, не считая полутора тысяч галер и лодок, повиновались его приказу. Такой грандиозной флотилии еще не видел Восток…

Однако сами Небеса были против него. Несколько дней дул встречный ветер, и корабли стояли на месте… А на Троицын день разразилась буря, как щепки, разметавшая суда по морю. Возвратившись в Лимассол, Людовик провел светлый праздник в печали… Лишь неделю спустя удалось поднять паруса.

«В августе месяце мы взошли на наши корабли у Марсельской скалы. В тот день, когда мы поднялись на корабль, было приказано открыть дверь судна и завести внутрь всех наших лошадей, которых мы брали за море; а затем дверь закрыли и хорошо её задраили, как конопатят бочку, ибо, когда корабль выходит в открытое море, дверь полностью оказывается под водой…» – напишет Жуанвиль. (Если вам довелось путешествовать на морском пароме вместе с автомобилем, вы легко поймете, как выглядели корабли крестоносцев, прозванные «юиссье». Лошади закреплялись ремнями, а, достигнув цели, судно причаливало как можно ближе к берегу. Широкая дверь опускалась, и всадники верхом выезжали на сушу.)

Нет повести печальнее на свете, чем повесть об оставленной Дамьетте…

Во вторник, 4 июня, франки увидели силуэт Дамьетты. Решили высадиться на рассвете – там же, где ступил на «землю обетованную» Иоанн де Бриенн, на западном берегу Нила, под бесстрастным взглядом гигантского Сфинкса Гизы…

Каменные глазницы и сейчас смотрели прямо в душу умирающего короля… А в ушах звонили колокола Дамьетты, гремели литавры и сарацинские роги. Нестерпимо блестели доспехи султана, освещенные солнцем… Или это сияние его орифламмы, которую водрузили в королевскую шлюпку? Запрестольную хоругвь аббатства Сан-Дени всегда выносили на поле сражения. Орифламма – от aureum – золото и flaiama – пламя, алое, как кровь… Как свидетельствует позже Жуанвиль, «после возвращения из-за моря король держал себя столь благочестиво, что с тех пор никогда не носил… ни ярко-красной ткани, ни золоченых стремян и шпор…»

А для самого летописца начиналось настоящее приключение. Мадам де Барю, его кузина, предоставила ему шлюпку, которая вмещала восемь лошадей. Перейти с корабля на утлое суденышко непросто – но никто не утонул. Жуанвиль взял с собой оруженосца Гуго де Вокулера, коего лично посвятил в рыцари, а также двух отважных юных воинов.

Людовик Святой перед Дамьеттой

«…Они люто ненавидели друг друга. И никто не мог их помирить, потому что они в Морее вцепились друг другу в волосы, и я повелел им простить взаимно обиду и обняться, так как поклялся им на реликвиях, что не ступим на Святую землю, если кто-нибудь из нас будет питать злобу…