Ii. Камень второй. Горящий обсидиан - Ольга Макарова

Охотник открыл глаза и посмотрел на Милиана. Сквозь туман боли и страха он видел лишь темный силуэт с кудрями, обрамленными золотым сиянием солнца, светившего за спиной мальчишки, и едва различал черты лица. Но это были приятные черты и они выражали страдание… сострадание…

— Убей… — хрипло произнесло жалкое существо, некогда бывшее красивым, самоуверенным парнем. — Убей… убей… — молил он нерешительного мальчишку и тянул к нему уродливую беспалую руку.

Слезы потекли по щекам Милиана… он уже простил этому несчастному все, даже смерть Оазиса… в конце, концов это хотя бы была честная битва.

В суровом молчании Ворон обнажил меч. Охотник закатил глаза и откинулся на спину, открыв грудь для удара. Вскоре все было кончено. Милиан стряхнул кровь с клинка и, повернувшись спиной к мертвому, решительно зашагал обратно.

Он нашел всех выживших собравшимися вокруг Пая и, почувствовав недоброе, тоже подошел посмотреть, что случилось…

Пай Приор лежал на спине, раскинув руки, и тяжело дышал. Он был сед — волосы так и блестели белизной горного снега, — и черен лицом: кожа сморщилась и казалась теперь измазанной сажей.

— Милиан… — Пай словно почувствовал, что пришел его друг. Он открыл глаза; белков было не видно, настолько густа была сеть вздувшихся алых сосудов.

— Пай… — горько сказал Милиан, сжав руку друга. — Что же ты с собой сделал?..

— Это Дрейн… — вздохнул юный маг и попытался улыбнуться. — Мой собственный Дрейн. На настоящий он похож не больше, чем мой Фиат-люкс — на настоящий Лихт… Настоящий Дрейн требует согласия донора. Мой же — нет… Хех… энергетический вампиризм чистой воды… Я забрал всю их магию себе. И они ничего не смогли сделать…

— Но почему… — начал было Милиан.

— Это передозировка магии, Мил, — пояснил Пай. — Когда магия копится сверх чаши медленно, она перерождается в амбассу — видимо, та занимает меньше места… А когда быстро — просто льет через край и уничтожает человека… Моя беда в том, что я амбасиат. Иначе все шесть чаш разместились бы в моей спокойно. Или, если б я знал хоть одно мощное заклинание, вроде щита, я бы выпустил лишнюю магию наружу… а так…

— Пай, не надо, прошу тебя… — у Ворона упало сердце. — Бала придумает что-нибудь…

Мараскаран только безнадежно вздохнул при этих словах.

— Нет, Мил, — все еще рассеянно улыбаясь, произнес Пай. — Меня скоро не станет. Смирись с этим. Еще несколько минут — и моя чаша не выдержит, тогда я умру. Я бы хотел, чтобы эти несколько минут ты побыл со мной…

…Джуэл лежал на траве; так он видел перед собой высокий купол ясного неба, синева которого выдавала приближающийся вечер, и заслоняющие это небо три лохматые головы: над раненым командиром склонились Ирин, Бала и Джармин. Милиан же остался с Паем, как тот просил…

Такой вот вышел военный совет…

— Что делать будем? — хмуро спросил Ирин. — Здесь оставаться… сам знаешь… Когда этих Серых хватятся, сюда нагрянет целая армия.

— Придется уходить, — сжав зубы, произнес Джуэл; рана очень мучила его. — Обратно… в Ничейную Землю…

— Там мы тоже пропадем, — покачал головой Бала. — Без Косты мы не пройдем эти места.

— Все равно надо идти… — повторил Хак. — Возможно, мы даже встретим его…

— Он умер… — раздался тонкий голосок…

Все трое удивленно посмотрели на Джармина… и отвели взгляд: было в его больших детских глазах что-то такое, чего никто не замечал раньше.

— Да откуда ты знаешь… — отмахнулся Ирин, злясь на себя за это неуместное замешательство.

— Я знаю, — непреклонно произнес мальчик.

…Последний клочок неба над головой Джуэла заслонила еще одна голова. Курчавые волосы, красные от слез глаза; дорожки, прочерченные слезами по щекам… Раз пришел Милиан, значит, Пай…

— Вспомни меня у леса Магров, — внимательно посмотрев на Милиана, произнес Джармин. — Посади диадемовое деревце в память обо мне…

— Откуда?.. — почти испуганно произнес Ворон. — Об этом Пай просил меня перед смертью. Ты не мог слышать…

— Я помню всех, кто ушел, — горячо сказал Джармин. — Все они в моем сердце.

— Как такое возможно? — с удивлением и восхищением прошептал Бала. — Это чудо!.. Неужели друзья даже после смерти не оставили нас… Скажи, — вновь погрустнел он, — как погиб Коста?

— Он победил веталов, хотя их было шестеро, и был серьезно ранен. Дрекавак добил его, раненого. Но даже тогда он боялся Косту, до самого последнего мига его жизни.

Не сговариваясь, героя почтили несколькими минутами молчания. Потом вновь заговорил Джармин:

— Я помню и умею все, что и они — Лайнувер, Коста, Оазис, Пай… Я проведу вас через Ничейную Землю.

— Тогда идем, — сказал Джуэл, поднимаясь. — Нечего нам ждать здесь…

— А как же наши мертвые? — робко возразил Бала.

— Придется оставить… — Джуэл скривился от боли, но на ноги все же встал. — Только мечи… нужно забрать.

Ирин коротко кивнул и шустро сбегал за оружием Оазиса и Пая. Конечно, следовало бы забрать и рюкзаки тоже, на случай, если в них окажутся личные вещи, которые могут выдать погибших владельцев. Но людей оставалось слишком мало. Хватило и того, что пришлось распределить между собой вещи Джуэла, который всегда нес самую тяжелую ношу.

Поредевший отряд выглядел печально. Слишком много смертей вот так, сразу. Что бы ни говорил Джармин, а они все же умерли, покинули этот мир до срока — и это тяжело было принять.

Джармин… теперь становилось понятно, отчего уже после смерти Лайнувера мальчик так резко изменился. Стал не по годам серьезным и рассудительным. Да и взгляд у него давно уже не детский, даже жутко делается, как посмотришь ему в глаза…

Насчет памяти Косты мальчонка не соврал: к вечеру, когда отряд углубился в лес, все с леденящим кровь чувством узнали знакомое сипение и хрипы в его голосе. Джармин начинал задыхаться… «Они далеко, — говорил он, тщетно пытаясь откашляться, — но уже знают о нас»…

Джуэл… о, он держался мужественно. Даже шел с приличной скоростью, наравне со здоровыми членами отряда, хотя, кто знает, чего ему это стоило… Файзул был бел лицом, почти как тот странный парень в обсидиановых очках, с которым в свое время ушел Орион… Орион! Знал бы прохвост, как его сейчас не хватает!..

Бала… Лекарь был тих. Раненая рука мучила его; он вообще не мог долго выносить боли. Но сейчас он не выдал своих страданий ни единым словом. Прямо на ходу он поменял повязку и полил рану походной настойкой. Вид у него был отрешенный: Мараскаран вспоминал Косту — своего друга и ученика…