Похороны Мойше Дорфера. Убийство на бульваре Бен-Маймон или письма из розовой папки - Яков Цигельман
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Глава о читателе, о собачке и о научных исследованиях
Читатель догадался, что эти фокусы с «пуримшпиль» не более чем попытка Рагинского втиснуть Алика Гальперина в местечко. Сначала моего собеседника Мордехая, а потом уже Алика. С Мордехаем почти все ясно: еще полглавы — и он стал бы в местечке если не своим, то понятным. С Аликом хуже: он так и стоит на месте, размахивая японскими рукавами. Жителям местечка он только снится, мерещится. И пребывает он в таком призрачном состоянии, потому что, как уже сказано, Рагинский не знает, почему Алик Гальперин должен оказаться в местечке.
— Как же так? — спрашивает читатель. — Как же так, что он не знает? Почему Алик Гальперин должен оказаться в местечке? Кто же тогда знает?
В ответ я пожимаю плечами, а читатель неудовлетворенно фыркает. Мне наплевать на его фырканье, но читателя-то убедили, что он — главный арбитр в художественных спорах. Ведь если он не будет считать себя арбитром и не будет иметь возможности высказать свое, читательское мнение, он ведь читать не будет. Мне и на мнение его наплевать и не важно мне — станет он читать или нет, а важно — чтобы он купил книжку. Мне процесс важен: Рагинский пишет — читатель покупает. Читательское мнение интересно только в одном аспекте: когда он рассуждает, что лучше купить — «Записки счастливой шлюхи» или повесть Рагинского — так чтобы читательское мнение склонилось к покупке повести Рагинского. Всем сердцем своим он склоняется к «Запискам», но глубокомысленность пассажей Рагинского давит на комплекс его, читателя, интеллигентности. А нельзя более оскорбить читателя, чем подозрением в неинтеллигентности. Он может толком не знать, как правильно говорить — «ложить» или «ложить», быть постоянным подписчиком журнала «Здрасьте!», презирать всех, кто не согласен с его письмом в газету «Странейну» по поводу неприличных склонностей журнала «Цвей-унд-цванциг», но — он всегда был интеллигентом и интеллигентом останется! Отдадим же ему его интеллигентность!
Рагинский должен объяснить также и просвещенным критикам про свои попытки внедрить Алика в местечко. Но сначала поговорим о собачке.
Бежала, знаете ли, собачка. Остановилась у столба и подняла лапку. Постояла так и побежала дальше, нисколько больше о столбе не думая до тех пор, пока ей опять не понадобится поднять лапку у столба, или у дерева, или где-нибудь еще, где понадобится. А к столбу подошел ученый, он же критик, он же исследователь. Внимательно осмотрел столб, описал окрестности, исследовал количество вещества, обнаруженного у столба, измерил высоту поднятия собачьей лапы, подсчитал площадь разлития вещества, изучил его состав. Затем он вернулся домой, написал работу, в которой соотнес исследуемый факт со временем года, суток, с климатическими условиями, поставил проблему: на какую высоту следует подняться собачьей лапке, чтобы степень обрызгивания и широта охвата достигали необходимого уровня. На этом исследовании он составил свою научную карьеру и основал школу ИПСЛ (изучение подъема собачьей лапы). На него ссылались другие ученые, он читал курс по этой проблеме и зорко следил за остальными собаками, рекомендуя им поднимать лапку на оптимальный, научно обоснованный уровень. А собачка та давно умерла, так ничего и не подозревая о стараниях ученого, о его научной карьере, а если б ей сказали об этом, то она удивленно пожала бы плечами.
Тоже и Рагинский пожимает плечами. Не может он объяснить, что, когда он думает о бедном Алике, ему хочется увидеть Алика в местечке. У него такой позыв: поглядеть на местечкового Алика Гальперина.
И я не могу объяснить про поиски корней и связей, потому что получится публицистика, а публицистику я, как сказано, не терплю.
Глава об Амане
История с Аманом известно, как закончилась. Пиковая дама сказала:
— Эх ты, шлимазл!
— Старуха! — воскликнул Аман и потерял сознание.
— Не умеешь — не берись! — хохотала бубновая еврейка. Червонный король смотрел грозно.
— Он оторвался от масс! — сказал воин, прилаживая веревку.
— Был сторонником умеренных действий и соглашателем! — сказал другой, смазывая веревку мылом.
— И бюрократом! — заключил первый, махнув палачу, чтобы вел Амана.
С ушей Амана сняли мерку, чтобы потом делать пирожки.
Глава о способах разрешения конфликта
Долго и упорно сочиняя эту повесть, я старался представить происходящие в ней события правдоподобными, а героев — похожими на современников и соплеменников. «Пусть будет дуэль, — думал я, внутренне холодея, — пусть будет „Дуэль“, но где же я возьму повод для дуэли! Не вижу таких обстоятельств в нашей жизни, которые заставили бы вызвать на дуэль. Нет среди нас таких людей, которые понимали бы, что есть поступки, за которые можно вызвать на дуэль».
Мы к дуэлям не привыкли, не приучены мы разрешать конфликты дуэлью. Мы приучены разрешать конфликты способами, несколько более грубыми. Даже у А. П. дуэль выглядит смешновато, но там она оправдана удаленностью героев от нас во времени («а вдруг в те времена еще можно было так разрешать конфликты?») и наконец просто невозможностью для этих героев оставить оскорбление неотомщенным.
Ведь если человека оскорбили, он должен смыть оскорбление тотчас и наказать обидчика либо получить извинение от обидчика. потому что — иначе невозможно жить. И минуты невозможно жить оскорбленным. Ну, в крайнем случае, можно подождать сутки, лелея мысль о будущей мести, и наконец получить удовлетворение или умереть.
А как много нас ходит с побитой мордой в прямом или переносном смысле! Ходит и рассказывает друзьям про оскорбление, размазывая слезы обиды по лицу (нет, чтобы друзей пригласить в секунданты!), бежит в суд и в полицию или сообщает об оскорблении в печати. Но чаще молчит и глотает слезы обиды. А обидчик ищет способа еще раз дорваться до чужой морды и ходит героем.
Мне кажется, что век нынешний отличается от века минувшего также и способом разрешения конфликта. Да, мы подадим в суд и удовлетворимся некоторой денежной суммой вместо крови обидчика. Да, мы изобразим на побитой физиономии выражение «я-выше-ваших-оскорблений» и сделаем такое лицо, как будто ничего не случилось, хотя побитая морда говорит сама за себя. Мы просто-напросто забыли значение слов «смертельная обида». Понимаете — смертельная! Это значит: или мне не жить с такой обидой, или ему умереть! Нет, вы ничего не понимаете… Ничего.
Нас так часто обижали в жизни, мы так привыкли к обидам, что шкала нашего достоинства стала неизмеримо малой. Мы и это вынесем, и то перенесем — не такое переносили!.. А может
