Сатанинская трилогия - Шарль Фердинанд Рамю
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
28
Они добрались до деревни, не желая слушать, что им рассказывали. Они пришли разгневанные, и гнев мешал им видеть, что творится вокруг. Дабы собрать народ, в полдень зазвонил деревенский колокол. Колокол звонил в полдень, звонил вечером. Были оползни, из-за обрушившейся земли в русле могла образоваться плотина, уже отправили первую бригаду рабочих. Если прислушаться, можно было уже различить, будто кашляет великан, звуки эти исходили от ледников (почти полностью скрытых от взора, их загораживали склоны, но их можно было услышать), но люди из шале ничего не видели, ни к чему не прислушивались. Они лишь ждали, когда наступит ночь, думая только о том, чтобы пуститься в путь, что они и сделали, когда стемнело. Они поднимались, вооружившись тщательно начищенными и смазанными ружьями. Вот еще одна человеческая затея, еще одна небольшая человечески затея среди затей великих — затей воздуха, затей воды, затей земли, затей огня. Они шли по дороге, где накануне спускались, шли размеренным шагом, где днем раньше неслись, подскакивая. Они шли, ведомые одной идеей, она маячила перед ними, они видели только ее. Они шли, обливаясь потом, и думали лишь о своем плане, даже когда стал различим глас воды, когда она принялась им угрожать, когда пространство вокруг словно в ответ их намерениям, наполнилось шепотом даже на такой высоте, средь кромешной тьмы, вблизи снегов и ледников. Все было тщательно спланировано и продумано. До мелочей зная местность, они могли заранее условиться и распределить посты: такой-то — за той вон скалистой глыбой, такой-то — вон там. Когда они пришли, надо было лишь подождать, чтобы ночь сгустилась и на вершине. За откосом, где они укрылись, виднелась на краю неба белесая туча, словно на молоке появилась пенка. Глаза привыкали, они ясно различали предметы, их очертания, формы. О, вот еще раз земля показалась над тьмою, наша земля — такая красивая, она открывается нам, простирается перед нами, вышедшая из ничего, родившаяся из ничего, появившаяся из бездн ничего — вот она снова пред нами, сколько раз так еще будет? Однако для них это был лишь сигнал. Они сказали Фирмену: «Подожди, пока мы окажемся на местах!» Он был самым молодым и проворным. Они разошлись по местам. Фирмен посидел немного как договаривались, поднялся. Рядом на траве лежал большой круглый сверток из серой ткани, на вид совсем легкий, за поясом у Фирмена торчала веревка. Он полз на четвереньках, неся за спиной сверток и направляясь прямо к двери шале. Все замерло. Сплошное одиночество, безмолвие. Везде — одиночество и безмолвие: час перед рассветом, когда сон завершается, но еще длится, в краях ниже едва слышится птичья песнь, здесь — даже птиц нет. Лишь небесная белизна, бросающая отблеск на траву, по которой полз человек, затем он побежал, и было видно, что он босой.
Двигался он бесшумно. Вот он подошел к лишь прикрытой двери шале, в двери было кольцо, которому соответствовало другое, закрепленное в стене. Он еще послушал, осторожно протянул руку. Протянул вторую, в которой была веревка, продел ее в кольца. Завязал узел, еще один и еще несколько. Тишина, спокойствие, куда ни взглянешь — трава, земля, груды скал, со всех сторон груды льда и скал, все неподвижно (разве что покажется, сама гора чуть движется, но как в такое поверить?), ни одного живого существа, ни зверя, ни птицы, пустынное место, возвышающееся надо всем и за пределами жизни. Фирмен завязал веревку, после чего, взяв полотняный шар, скрылся за углом шале. В полотняном свертке у него было сено. Вскоре из-под крыши повалил дым. Вначале он был белый и слабый, затем быстро стал черным. Позади шале раздался крик, которым по вечерам собирают стадо, а по утрам гонят его на выпас, животные его понимают и подчиняются: хо!.. И опять: хо! Хо!.. И вот уже показалось первое животное в дверях хлева, за ним толкались остальные, крик звал их вперед в то время, как позади что-то пугало, то был дым, его стало больше, хотя он и медленно поднимался в отяжелевшем воздухе.
И — хо! Хо! Слышалось среди позвякивания колокольчиков над пастбищем, по которому на расстоянии рассыпались, удаляясь, цветные пятна. И, если б кто-то стоял поближе, то, может, слышал бы, как изнутри дергали, колотили в дверь, однако веревка держалась прочно.
Люди в укрытии сказали себе: «Приготовься! Сейчас начнется!» Они зарядили винтовки. Одни стояли на колене, другие лежали, все винтовки направлены в одну сторону, цель у всех одинаковая. Слева от двери шале — квадратное отверстие, в котором могла поместиться голова и верх туловища, туда-то и метили. Надо было лишь подождать первого.
Над скалами с разных сторон мелькнули синие вспышки, и голова в оконном проеме повисла, вытянутые руки ударились о стену.
Потревоженные воздушные массы бросило куда-то вперед, они налетели на скалы, отскочили несколькими находящими друг на друга волнами, образовался будто вихрь с воронкой в центре, затем мало-помалу все стихло: голова больше не двигалась, руки висели неподвижно…
Следовало лишь перезарядить винтовки, Фирмен подбросил в огонь поленьев (мокрых, поэтому столько дыма).
Готово. Дальше дело продолжилось возле трубы — возвышающейся над топкой большой квадратной трубы, посеребренной изнутри копотью, в которой вместо вьюшки виднелось небо. На этот раз их было двое, они помогали друг другу карабкаться, но все зря. Один упал, оставшись внутри, другой покатился по крыше, и воздух вновь содрогнулся, как взятая с двух сторон простыня, которую принялись вытряхивать.
Послышался крик Фирмена: «Готово!..» И трижды, четырежды, пять раз тревожили эхо, вытаскивая его наружу, словно сверчка, которого щекочут палочкой в норке, и всех в шале уничтожили одного за другим. После чего скальные глыбы распались каждая на две части, явив миру по человеку, который
