Проституция в Петербурге: 40-е гг. XIX в. - 40-е гг. XX в. - Наталия Лебина

«Заповеди» А. Б. Залкинда являются ярким свидетельством того сумбура, который воцарился в умах даже вполне образованных и культурных представителей коммунистической партии в результате соединения рабочего движения и революционной теории, в данном случае увязывания стиля полового поведения городских низов с идеями о свободной любви. Вместо того чтобы развивать общую культуру масс, что, несомненно, привело бы к оздоровлению отношений между полами, внушать мысли об относительности понятия «свобода», тем более в интимных вопросах, предлагалось попросту «запретить» нормальные проявления человеческой натуры даже в самых цивилизованных формах. Казалось бы, вся человеческая природа должна была бы восстать против этого революционно-классового абсурда. Действительно, как «чушь и мещанскую накипь, которая желает лезть во все карманы», оценил заповеди А. Б. Залкинда Н. И. Бухарин[327]. Но у «врача партии» нашлось немало сторонников. Так, Ем. Ярославский, выступая на XXII Ленинградской губернской конференции в декабре 1925 г., активно проповедовал половое воздержание, которое «…сводится к социальной сдержке»[328]. Неистовые ревнители социалистического аскетизма нашлись и в среде комсомольских активистов. Таковым по духу было, в частности, выступление члена Московско-Нарвского райкома ВЛКСМ г. Ленинграда на «Красном путиловце» в 1926 г. на встрече прокурора города с молодежью завода, посвященной «чубаровскому делу». Ответ активиста на вопрос, естественный в обстановке свободно и широко обсуждавшейся проблемы интимных взаимоотношений о том, как молодому человеку удовлетворить его нормальные физиологические потребности в новом обществе, прозвучал достаточно резко и безапелляционно: «Нельзя позволять себе такие мысли. Эти чувства и времена, бывшие до Октябрьской революции, давно отошли»[329]. Подобным образом наставлял молодых рабочих фабрики «Красный треугольник» и инструктор ЦК ВЛКСМ: «Молодежь начала больше интересоваться личной жизнью. С этим надо бороться»[330]. Центральный же Комитет ВЛКСМ, обследовав в конце 20-х гг. ряд комсомольских организаций крупных городов, в том числе и Ленинграда, строго указал: «Советскому государству нужны только люди энергии, упорства и настойчивости, любящие только общеклассовое дело…»[331]

В связи с пропагандировавшийся идеей о нарастании остроты классовой борьбы политические мотивы стали все отчетливее прослеживаться в ходе попыток общественного вмешательства в проблему взаимоотношений полов. Примечательным в этом плане является нашумевшая в 1927 г. история, имевшая, правда, место на московском заводе «Серп и молот», но достаточно типичная для того времени, ибо она вполне могла произойти и в Ленинграде. В нетоварищеском отношении к девушке — попытке склонить ее к интимной связи — обвинялся комсомолец А. Деев. Общественный суд не смог толком разобраться в степени виновности молодого рабочего. Не случайно юристы подчеркивают, что при рассмотрении дел об изнасиловании чрезвычайно важно исследовать черты личности потерпевшей. Однако это не было принято во внимание. На решение конфликтной комиссии оказал влияние факт социального происхождения обвиняемого — он был сыном кулака. Квинтэссенция речи общественного обвинителя С. Н. Смидович — одной из оппоненток А. М. Коллонтай — заключалась в следующем: «Эксплуататорское отношение А. Деева к девушке привело нас к выявлению его кулацкой психологии». Действия комсомольца, обстоятельства которых так и не удалось выяснить, были квалифицированы как «непролетарское, некоммунистическое поведение в быту». А. Деева исключили из комсомола, вменив ему в вину то, что он «блокировался с кулаком и противодействовал политике Советской власти»[332]. Таким образом, на первый план выдвигалась лишь политическая мотивация оценки аморального поведения. К сожалению, подобный подход становился обыденным. Сомнительного содержания теоретизирование о классово-революционном подборе пар способствовало активному вторжению идеологии в интимные отношения молодежи больших и малых социальных структур, что в конечном итоге должно было привести к нивелированию личности, ущемлению ее прав, а вовсе не воспитанию высоких чувств.

Судя по статистическим данным, идеи социалистического аскетизма не прижились в пролетарской среде в 20-е гг. Юноши и девушки с фабричных окраин рано и вполне безответственно продолжали вступать в половые связи. Это, конечно, не имело ничего общего с идеалами свободной любви, о которой мечтали демократы прошлого. Думается, что в первое послереволюционное десятилетие в сексуальном поведении представителей пролетариата даже такого крупного города, каким был Ленинград, не произошло сильных изменений ни с точки зрения особой его либерализации, ни с точки зрения одухотворения.

По-иному складывалась ситуация в 30-е гг. Форсированная индустриализация со «штормами» и «штурмами» не прошла мимо Ленинграда. Его население только за период с 1926 по 1932 г. увеличилось почти вдвое, достигнув 2,8 млн. человек. Прирост численности горожан происходил в основном за счет притока выходцев из деревни. Естественно, значительно пополнились и ряды рабочих, основным поставщиком которых стала сельская молодежь. Условия ее жизни в большом городе оказались весьма тяжелыми. Жилищная проблема в Ленинграде в 30-е гг. стояла весьма остро, и большинству приезжих молодых людей приходилось очень нелегко. Уже в 1928 г. комитет комсомола Балтийского завода с тревогой констатировал, что набранных на предприятия из ФЗУ ребят некуда селить. Многие подростки «живут в подвалах, на чердаках, ходят по ночлежкам»[333]. Самым реальным выходом из создавшегося положения представлялось открытие общежитий, количество которых в 30-е гг. неуклонно росло. К 1937 г. в Ленинграде насчитывалось 1700 общежитий, в которых проживало около трети молодых ленинградских рабочих. Цифра внешне не очень внушительная, но за ней скрывалась неприглядная действительность. В бывшем Ленинградском партийном архиве, ныне Центральном государственном архиве историко-политических документов, сохранилась докладная записка, адресованная руководителям областной организации ВКП(б) А. А. Жданову, А. С. Щербакову, А. И. Угарову, «О положении в ряде общежитий Ленинграда». Согласно этому документу, проверка, проведенная в феврале 1937 г., показала, что общежития «…не оборудованы в соответствии с минимальными требованиями, содержатся в антисанитарных условиях».

Авторы докладной записки были весьма сдержанны в своих оценках, что на деле означало следующее: «В общежитии фабрики «Рабочий» в помещении Александро-Невской лавры комната на 80 человек, нет вентиляции, нет мебели, кроме кроватей, больные живут вместе со здоровыми, стирка постельного белья не осуществляется, несмотря на распоряжение Ленсовета. В общежитии мясокомбината на 46 человек — 33 койки, отсутствует плита для варки пищи, всего один умывальник, рабочие из-за этого уходят на работу не умываясь… На фабрике «Возрождение» в общежитии в 30-метровой комнате живут 20 человек на 14 койках»[334]. Попутно здесь же отмечалось, что «в ленинградских общежитиях имеют место пьянство, драки, прививается нечистоплотность и некультурность…» Живущие там молодые люди нередко усваивали нормы поведения, характерные для криминальной среды. Секретарь комсомольской организации фабрики «Красный треугольник» рассказывал на страницах журнала «Смена», что речь общежитских ребят засорена «блатными» словечками, идеалом поведения для них служат представители «взрослой шпаны», а одна девушка, бывшая детдомовка, вообще с гордостью именовала себя «марухой». В переводе с «блатной музыки» 20—30-х гг. это означало — «развратная женщина, сожительница члена преступного мира, девка, проститутка»[335].

По сути, к концу 30-х гг. XX в. социалистическое государство воссоздало в бывшем Петербурге целый слой трущобных жителей с присущими ему привычками и нравами. Пьянство, азартные игры, воровство — характерные черты быта ленинградских рабочих общежитий, — конечно же, были неотделимы от половой распущенности. Она усугублялась невозможностью решить сексуальные проблемы посредством брака в условиях жилищной нужды. Опрос молодых рабочих, проведенный в Ленинграде в 1934 г., показал, что многие из них не женятся именно из-за отсутствия комнаты. Думается, что все эти факторы отнюдь не способствовали сокращению внебрачных, случайных связей в среде «передовой пролетарской молодежи». В 1933 г. бюро Ленинградского городского комитета комсомола вынуждено было принять специальное решение о борьбе с венерическими заболеваниями среди рабочей молодежи. В постановлении предлагалось «привлекать отдельных комсомольцев к комсомольской ответственности, а также к уголовной за половую распущенность», а кроме того, «особенно усилить борьбу с половой распущенностью в общежитиях промышленных предприятий»[336].