Мальчик, которого растили как собаку - Брюс Перри

Множество «порезов», как я скоро узнал от Эмбер, это была история ее травмы. Когда люди, пережившие травму, калечат себя, они вызывают этим отстраненное состояние, подобное реакции приспособления к обстоятельствам, которая была во время самой травмы. Порезы могут быть для них чем-то успокаивающим, потому что помогают уйти от тревоги, вызванной вернувшимися травматическими воспоминаниями или просто трудностями повседневной жизни. В случаях отстранения, как мы уже это обсуждали, человек до такой степени отдаляется от реальности, что двигается как во сне, когда ничто не кажется реальным, и он почти не чувствует эмоциональную или физическую боль. Эти ощущения связаны с высвобождением большого количества эндогенных опиоидов, этих естественных героиноподобных веществ, которые убивают боль и создают успокаивающее чувство дистанцирования от беды. Исследования на крысах показали, что, когда животные обездвижены — это для них крайне стрессовая ситуация — их мозг буквально затапливается эндогенными опиоидами, такими как эндорфины и энкефалины. Люди, которые ведут жизнь, связанную с угрожающими обстоятельствами, часто описывают состояние «отключения», «нереальности» и онемения, подобное тому, которое вызывают опиоидные наркотики. Эндорфины и энкефолины — это интегральная часть стрессовой системы, с их помощью мозг подготавливает тело к тому, чтобы справиться с физической и эмоциональной болью.

Мне пришло в голову, что сейчас физиологическое состояние Эмбер очень напоминает состояние человека после передозировки героина, но, в отличие от большей части жертв передозировки, она сама дышала. Принимая во внимание ее членовредительство и неожиданный контакт с насильником, случившийся за день до того, я подумал: могло ли это быть крайне выраженной диссоциативной реакцией, которая, в сущности, вынудила ее мозг использовать свои собственные опиоиды.

Когда я впервые поднял вопрос о подобной возможности, доктора скорой помощи посчитали мои слова абсурдом. Даже я должен был признать, что никогда не слышал о подобных случаях. Однако я знал о лекарственном противоядии, которое можно использовать при передозировке опиоидов, это наркотик, называемый «налоксон» (Naloxone), и он вполне безопасен. В нашей клинике мы также используем сходный, но более длительно действующий наркотик, называемый «налтрексон» (Naltrexone), для помощи детям, склонным к продуцированию диссоциативных состояний, когда они встречаются с чем-то, относящимся к пережитой травме. После того как Эмбер пролежала без сознания еще несколько часов и никакие тесты не помогли объяснить ее состояние, доктора решили попробовать «налоксон».

Как происходит и при обычных случаях передозировки опиоидов, результаты были очень быстрыми. Через девяносто секунд после инъекции Эмбер моргнула, пришла в себя, через несколько минут села и спросила, где она. Поскольку скоро я узнал о ее жизни больше, моя теория, что ее симптомы были свидетельством диссоциативной реакции на травматические воспоминания, оказалась самым правдоподобным объяснением и потери сознания, из-за которой она попала в больницу, и ее реакции на налоксон.

Ночь Эмбер провела в больнице под наблюдением врачей. На следующее утро я пришел повидать ее. Когда я пришел, она уже не спала и сидела в кровати. Она рисовала и что-то писала в тетрадке. Я представился, сказав:

— Я видел тебя вчера, но уверен, что ты меня не помнишь. Ты была немножко не в себе.

— Вы не похожи на доктора, — сказала она, оглядев меня и обратив внимание на мою футболку, джинсы, сандалии, но не на белый халат. Она, видимо, была подозрительной. Но при этом казалась уверенной в себе; и она немедленно вернулась к рисованию.

Я попытался украдкой взглянуть на ее работу. В тетради были сложные конструкции, напоминающие старинную каллиграфию. Вокруг уголков каждой страницы были нарисованы какие-то змеевидные создания. Она перехватила мой взгляд и медленно закрыла свою тетрадь. Это был интересный способ одновременно прятать и открывать: она повернула тетрадь ко мне, так что я мог легко видеть страницы, пока они постепенно скрывались под обложкой. Итак, она хочет разговаривать, подумал я.

— Я немного говорил о тебе с твоей мамой, — сказал я. — Она очень любит тебя, но беспокоится. Она думает, что, возможно, будет полезно для тебя поговорить с кем-то о том, что случилось с тобой давно.

Я замолчал, давая ей время переварить то, что я сказал. И слушал.

— Вы понравились моей маме, — ответила она, глядя мне прямо в глаза. Затем слегка отвернулась и как будто задумалась. Может быть, она боялась, что мать привела в ее жизнь еще одного мужчину, который может причинить ей боль? Возможно, она, как моя первая пациентка Тина, не верила всем мужчинам? Возможно, какая-то часть ее мозга ненавидела всех мужчин, которые нравились ее матери? Может быть, мне следовало отправить к ней одну из наших женщин-клиницистов? И все же мой инстинкт говорил мне, что у нас с ней все будет хорошо. В конце концов, со временем, она будет очень нуждаться в том, чтобы имеющиеся плохие ассоциации с мужчинами уступили место воспоминаниям об общении с кем-то честным и предсказуемым, чтобы она понимала, что возможны безопасные нормальные отношения.

— Ты знаешь, твоя мама надеется, что мы придумаем, как помочь тебе, — сказал я, немного меняя тему. — Она рассказала мне, что случилось с Дуэйном, и поэтому я подумал о том, как нам поступить, чтобы помочь тебе. Я думаю, тебе будет на самом деле полезно поговорить с кем-то обо всем этом. Это могло бы предотвратить повторение того, что случилось вчера — чтобы больше такого не было.

— То, что случилось с ним — прошло, — сказала Эмбер решительно.

Я взял ее руку и повернул ладонью вверх, открывая предплечье. Я посмотрел на порезы, затем на нее и спросил:

— Ты уверена?

Она откинулась, скрестила руки и отвернулась. Я продолжал.

— Послушай, ты первый раз видишь меня, ничего обо мне не знаешь, и тебе не следует мне верить, пока ты не будешь меня знать. Поэтому я скажу очень немного. После того как уйду, у тебя будет возможность подумать, хочешь ли ты провести какое-то время, разговаривая со мной. Как ты решишь, так и будет. Если ты не захочешь видеть меня — это твой выбор. Ты контролируешь ситуацию.

Я рассказал ей простыми словами о нашей работе с травмированными детьми и объяснил, как мы можем помочь ей справиться с этим опытом, и как она может помочь нам получить важную информацию для дальнейшей работы с детьми, пережившими жестокое обращение и насилие.

Я замолчал и стал наблюдать за ней. Она смотрела на меня, все еще не зная, как со мной быть. Я хотел дать ей почувствовать, что я понимаю кое-что из того, что ей пришлось пережить, и я продолжал:

— Я знаю, что когда ты чувствуешь тревогу, тебе хочется порезать себя. И когда ты в первый раз приложила бритву к своей коже и ощутила этот первый разрез, ты почувствовала облегчение. — Она посмотрела на меня, как будто я открывал страшный секрет. — Я знаю, что иногда в школе ты чувствуешь, что у тебя внутри растет напряжение, и ты не можешь даже немножко подождать, чтобы пойти в туалет и порезать себя. И я знаю, что даже в теплые дни ты носишь рубашки с длинными рукавами, чтобы скрыть шрамы.

Я замолчал. Мы смотрели друг на друга. Я протянул руку для рукопожатия. Она поглядела на меня мгновение, а затем медленно протянула мне руку. Мы пожали руки. Я сказал, что вернусь, чтобы ответить на любые вопросы и узнать, хочет ли она определиться с нашей встречей.

Когда я вернулся, Эмбер и ее мама ждали меня.

— Я думаю, вы уже готовы идти домой, — сказал я девочке и добавил: — Итак, как ты думаешь, может, придешь ко мне на следующей неделе?

— Да, конечно, — ответила она и как-то неловко улыбнулась. — Откуда вы знаете про такие вещи? — она не могла удержаться, чтобы не спросить.

— Мы можем поговорить об этом на следующей неделе. А сейчас выбирайся из этой больничной одежки, иди домой и проведи спокойную ночь с мамой.

Я старался, чтобы этот момент был светлым. Травма переваривается по маленькому кусочку. И мама, и дочка пережили достаточно за прошедшие два дня.

Когда Эмбер начала терапию, я был удивлен, как быстро она открылась мне. Как правило, проходит несколько месяцев, прежде чем пациент начинает делиться своими интимными мыслями во время психотерапевтического сеанса. Прошло всего три или четыре недели, и Эмбер начала говорить о том, что случилось у нее с Дуэйном.

— Вы хотите, чтобы я говорила о том, как он насиловал меня? — спросила она однажды.

— Я считал, что ты сама заговоришь об этом, когда будешь готова, — сказал я.

— Я не очень много думаю об этом. Я не люблю об этом вспоминать.

Я спросил ее, когда она думает об этом.

— Иногда, когда я ложусь спать, — сказала она. — Но потом я просто ухожу прочь.