Внутри - Евгений Гатальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Все это время Тая молчит в углу. Даже я забываю о ее присутствии, не говоря уже о недалеких морячках. Я поднимаю руки вверх, даю Тае понять, что не собираюсь делать ей больно, и медленно к ней подхожу. Она сжимается в углу, я улыбаюсь, но моя явная дружелюбность, судя по глазам Таи, не означает, что намерения у меня дружелюбные, и в этой подозрительности Тая полностью права.
Я слышу стон. Оборачиваюсь, вижу раненого Андреаса. Он лежит на трупе Джона, непонимающе смотрит на стрелявшего в него, также раненого матроса. Пара агрессивных рыков, пара выстрелов – и раненые матросы присоединяются к своим уже успевшим умереть собратьям. И в следующие мгновение…
…я кричу от боли. День лишается всех красок, наступает ночь, мое лицо разрывается от боли. Я долго не могу сообразить, в чем дело, затем снимаю с головы кастрюлю. Меня обдает горячим душем. Из кастрюли вываливаются три-четыре, все-таки четыре луковицы и успевший развариться член. Я ору, и ору громко, и сквозь частое из-за кипятка моргание, я вижу, что Тая направляет на меня пистолет одного из моряков. Я чувствую облегчение – потому что единственный, кроме Голдингса и Таи, оставшийся в живых на судне, судя по всему, сейчас умрет от рук Таи. И поэтому я перемещаюсь в ее тело…
…и с чистой совестью стреляю в ошпаренного матроса. Он падает на плиту, обжигается вновь и в диких конвульсиях падает к моим ногам. Глазами Таи я осматриваюсь по сторонам. Кровь у входа в камбуз, разбавленная кипятком кровь у плиты, несколько трупов, некоторые лежат друг на друге. Я вскрикиваю голосом Таи и отпрыгиваю в сторону – кипяток успевает подплыть к ее босым ногам.
Сквозь очевидную неразбериху в голове Таи я различаю одну идиотскую, но дающую ей столь горячую, как теплый храм в моей Сэнди, надежду. Она хочет выпрыгнуть за борт и плыть, плыть, куда глаза глядят, плыть, пока не утонет. Бедная девочка еще не знает, что все имеющиеся на корабле матросы лежат теперь окровавленными в камбузе. Я вселяю в ее голову это знание, также вселяю в нее уверенность, что Голдингс о ней позаботится. Мне не приходится собственноручно удалять из головы Таи ее желание выброситься за борт. Это желание само растворяется, едва созданные для нее мои вселяющие уверенность мысли приживаются в ее голове.
Я заставляю Таю расслабленно вздохнуть и покинуть камбуз. Затем вселяю в ее голову почти религиозную уверенность, что заслуги по ее спасению невероятным образом принадлежат Сэнди. Хочу мысль о встрече с Сэнди сделать главной в жизни Таи, хочу, чтобы они заботились друг о друге… И в самый неожиданный момент я сталкиваюсь нос к носом с незнакомым, но непривычно опрятным по меркам этого судна мужчиной. Из памяти Таи я узнаю, что передо мной Голдингс. И благодаря собственной памяти понимаю, что в его теле хозяйничает Ин.
– Я отлучился всего на минуту, – четко поставленным голосом рапортует Голдингс. – С тобой все в порядке?
Я подхожу к Голдингсу, целую его в бородатую щеку и шепотом говорю:
– Ты мой маленький братик! Я так тобой горжусь!
Затем покидаю тело Таи и, к счастью, успеваю сделать это до того, как меня пронзят невидимые ножи, но затем я понимаю, что никаких ножей не будет – ведь глаза Голдингса, нервно крутящего фуражку, полны соленых, как окружающий его и Таю океан(,) слез.
Возле собственной могилы
Я втягиваю порошок. Протираю ноздри, чувствую свою силу. Суперсилу. Я не человек. Я нечто большое. Я знаю все, что можно знать в этом мире. Я смогу трахнуть каждого человека в этом мире, я трахну всех, причем одновременно. Моя ярость, затуманивающая разум – на самом деле, божья длань, ниспосланная мне самим Всевышним, правда, он блекнет передо мною, и почему-то его, а не меня так боязливо величают, так вот, второе по значимости существо во Вселенной предоставляет мне, именно мне, возможность наказывать всех, чьи грязные души тонут в пропасти беззакония. Я их накажу, да, червяки долго не живут, их стоит давить насмерть, насмерть-насмерть-насмерть-насмерть, они не достойны размножения, они столь падки духом, что наказание, исполненное моим величием – лучшее, что может произойти в их сраных жизнях. Я убью каждого, кто этого заслуживает – и тех, кто этого не заслуживает, я тоже убью, ибо я могу. Передо мной бессильны власти, боги, люди, системы, ценности, морали, большинство и меньшинство. Я – единственное, что значимо в этом летящем в пропасть мире…
При иных обстоятельствах можно было бы насладиться мыслями Ривьеры, но в его голову я пробираюсь не ради этого. Я пробираюсь в помещение, которое Ривьера называет собственной спальней, забираюсь под кровать, отодвигаю половицы и достаю деньги. Много денег, только стодолларовые купюры. Перевязанные лентами выпускников пачки начинают расти возле кровати. Скоро гора денег, уже возвышающаяся над кроватью, рушится под собственной тяжестью, занимая своими остатками половину покрывала. На нем, кстати, следы засохшей блевотины – я могу воспроизвести в своей памяти рвотные позывы, появившиеся у Ривьеры после микса кокаина с бензодиазепинами, но делать этого не буду. Из памяти Ривьеры я узнаю, что Сэнди ни разу не ночевала в этой спальне, и безумно этому радуюсь.
Я кидаю деньги в чемодан, но купюр настолько много, что все они туда не вместятся. Мне приходится идти в хозяйственный магазин. Хочу купить много мешков для мусора. Магазин находится рядом с домом Ривьеры – я вспоминаю, что когда-то я там покупал красный коврик, после того, как на сером коврике оказались чьи-то мозги.
С этого все началось. Я так до сих пор и не узнал, кому эти мозги принадлежат…
Спустя десять минут я возвращаюсь с десятью мешками для мусора. В спальне Ривьеры находится небольшая плазма, включаю ее, чтобы не скучать при сборке денег. Идут новости, говорят про хакера, который может взламывать ДНК; мне
