Внутри - Евгений Гатальский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ты и вправду бог? – спрашиваю я с потрясением.
Моя спина не чувствует под собой траву. Я так же парализован, но словно бы приподнялся на пару сантиметров над землей.
– Не бог, а богиня, – поправляет Сэнди. – Чересчур самовлюбленно, не считаешь?
– Самовлюбленно?
– Ага.
Я бы никогда не стал бы умолять Ина о чем бы то ни было, но передо мной моя Сэнди. Моя иллюзия, которая реальнее всех моих принципов.
– Пожалуйста, дорогая, объясни, почему все это происходит?
Сэнди начинает раздеваться. Скидывает с себя накидку с любимыми дырами. Медленно расстегивает блузку…
– Всему свое время, любимый. Сейчас я хочу тебя наградить…
– За что?
– Глупенький вопрос, мой Мистер Ревность. Ты спас жизнь Таи Фингертипс. Только что Голдингс привез ее домой.
– Это не моя заслуга. У Ина все было под контролем, разве нет?
Честно, я говорю об Ине так, будто бы он далеко отсюда. Я уверен в этом. Передо мной моя любимая девочка… Никто ее не сможет сыграть… кроме, быть может, меня, но это невозможно…
– Скромненький… Без тебя у Ина ничего бы не получилось, – шепчет моя Сэнди и целует меня в губы.
Вкус ее губ… Живой, настоящий… Я глажу мою Сэнди по спине, чувствую ее нежную кожу. И это не может быть сном…
Я оказываюсь в теле Ривьеры. Я не сразу вспоминаю, что в его теле я з… не хочу признаваться, что это был сон, но по-детски глупо это отрицать. Я вылетаю из тела Ривьеры. Он уже находится у своего дома, и его сущность все еще спит за рулем. Получается, я заснул, прихватив с собой его физическую оболочку, однако проснулся раньше, чем он? Произошел рассинхрон? Интересно, интересно, да… Я думаю о бескрайнем небе, оказываюсь в облаках, постоянно вспоминаю свой дивный сон, не могу поверить, что ощущения, из-за которых мир живых казался предпочтительнее мира мертвых, осуществимы и после смерти, причем осуществимы так сладостно и нежно, что сейчас мне мучительно больно от того, что наша встреча с Сэнди, возможно, никогда не повторится. Честно, я даже рад, что умер, потому что то, что я долгое время называл своей любовью к Сэнди, на самом деле лишь капля в океане подлинной любви, которую я испытываю к Сэнди, и только смерть… черт, это слово временное, оно актуально для еще не умерших… так вот, только переход в мир мертвых, или, как сказал бы Кин, переход в мир нелюдей, помог мне осознать, без преувеличения, немыслимые для человеческого разума масштабы собственной любви к Сэнди…
Как сказал бы Кин…
Я думаю о нем и переношусь в тропические джунгли. Ночь, духота, уровень влажности чувствуется даже моими не чувствующими уровни влажности ноздрями. Кин висит под лианами – именно так, под лианами – висит вверх ногами, висит по-турецки, если так можно выразиться, и что-то шепчет себе под нос, будто молится.
– Привет, – говорю я. – Как дела?
Кин оборачивается и смотрит на меня как на надоедливую муху.
– Это вопрос банален даже для живых. Спроси что-нибудь другое.
– Ты Ин?
Кин выпрямляется по струнке – со стороны кажется, будто бы он стоит головой на невидимой и парящей во воздухе доске.
– Вот это хороший вопрос. Неожиданный.
– Ну так ответь на него.
Кин продолжает молиться, делая движения, которые делают, чтобы накачать пресс.
– Не отвечу.
– Почему?
Кин делает пять или семь движений, перед тем как ответить.
– Зачем ты взял себе его проклятия?
– Откуда ты знаешь? – невозмутимо спрашиваю я.
Надеюсь, что невозмутимо, потому что нутро мое чуть не завибрировало от удивления и как раз-таки возмущения.
– Я знаю все, – отвечает Кин тем же голосом, которым отвечал Ин, что вынуждает меня проорать:
– ТЫ И ЕСТЬ ИН!
– Не ори.
– Скажи мне правду, ты и Ин – это один и тот же призрак? – спрашиваю я почти шепотом. – Ирвин Нортон?
– Пообещай, что не будешь орать. Я несколько лет пытался забыть, что такая эмоция существует.
– Я не буду орать.
Кин поворачивается на сто восемьдесят градусов и теперь висит в воздухе ногами вниз.
– Я был Ином. А ты им станешь.
Я непонимающе смотрю на Кина. Тот говорит:
– Ни один еще не отказывался от проклятия. Ни один…
– А их много? – спрашиваю я, якобы зная, кого Кин имеет в виду.
– Достаточно, чтобы построить мир, в котором мы с тобой живем.
Ээээ…
– Что ты несешь? – спрашиваю я напрямик.
– Ты не понимаешь, никто до поры до времени этого не понимает.
Подобного рода ответы, с претензией на неземную философию, будят во мне голодного зверя. Я разорвал бы Кина на куски, будь он живым…
Да, думаю я вслед своей ярости, Ин был прав. Я очень жесток.
– Почему нельзя сказать все напрямик? – Я вынуждаю себя говорить спокойно. – Неужели так сложно дать понятный моему слабенькому мозгу ответ? Ты же мудрее меня, Ин, то есть Кин, ты должен делать поправку на мою молодую смерть…
Кин смотрит на меня как на ракового больного.
– Я не хочу лишать тебя надежды.
Я понимаю, что своего не добьюсь. Чертов Кин настолько удалился от своего человеческого начала, что не в состоянии сопереживать мне, даже если сопереживание в каком-то ином, нечеловеческом смысле ему свойственно.
Кин опять поворачивается вверх ногами, складывает руки на груди и качается из стороны в сторону. Я вновь провожу аналогии с работой над прессом, но постоянные бормотания Кина под нос в сумме с его туманными ответами на мои естественные вопросы рождают в мне новую аналогию, связанную с пациентами в психиатрических лечебницах.
– Ты молишься? – спрашиваю я.
– Да, – следует лаконичный ответ.
Мое самое первое впечатление о поведении Кина оказывается верным.
– Не буду спрашивать, кому ты молишься, хочу спросить, о чем… если это, конечно, не секрет.
– Не секрет. Я молюсь, так как хочу, чтобы новое поколение нелюдей отказывалось брать на себя чужие проклятия…
Честно, я уже устал недоумевать. Я переношусь в первое пришедшее в мою голову место, но перед этим успеваю дослушать ответ Кина.
–…ведь именно в этом проклятие и заключается.
Я оказываюсь возле собственной могилы. Я не думал о ней, я думал о Сэнди, и вот, моя Сэнди приходит к месту, где закопаны мои бесполезные кости. И деньги, но это не столь важно. В моих мыслях даже не было идеи заставить Сэнди прийти на кладбище, нет. После смерти призраки
