Возвращение с того света - Андрей Воронин

– Тоже мне, бюро добрых услуг, – криво усмехнулся богомаз, извлекая из заднего кармана комбинезона две пары толстых резиновых перчаток и протягивая одну «попу». – Давай кончать эту бодягу, с души уже воротит, да и жрать охота.

Отец Алексий без сожаления бросил недокуренную и до половины сигарету в яму, носком кроссовка посталкивал туда же выброшенные отсечкой пистолета гильзы, натянул перчатки и, крякнув, взялся одной рукой за ручку канистры, а второй за дно.

– Давай, – скомандовал он.

Вдвоем они перевернули канистру и осторожно, чтобы, упаси боже, не забрызгаться, вылили ее содержимое в яму. По всей церкви распространился нестерпимый запах тухлых яиц, в яме зашипело, и оттуда повалил легкий дымок. Богомаз заглянул в яму, и его передернуло.

– Вот дерьмо, – перехваченным голосом выговорил он.

– Если будешь блевать, то, пожалуйста, в яму, – деловито сказал «батюшка», извлекая из-за кучи земли лопату. – Что-то ты сегодня лирически настроен, – добавил он, начиная засыпать яму.

– А у меня проблемный день, – ответил богомаз, берясь за ручку второй лопаты.

Вдвоем они быстро засыпали могилу лейтенанта Силаева и утрамбовали землю заранее припасенной трамбовкой – круглым поленом с поперечной ручкой наверху. После этого они завалили яму булыжниками, бросили поверх них несколько арматурных прутьев и, работая со сноровкой бывалых шабашников, опорожнили туда же корыто с цементным раствором. Затем они разровняли раствор и аккуратно уложили на место плиты пола. Затерев швы и тщательно убрав мусор, они наконец разогнули вспотевшие спины, озирая дело рук своих.

– Уф, – сказал богомаз, – уморил мент поганый. Лейтенант, а похоронили, блин, как царя, – в церкви.

– Ага, – согласился «поп». – Только таблички не хватает: здесь, мол, лежит лейтенант милиции Силаев, мусор и полное говно.

– И еще сектант, – добавил Карл Маркс.

– Точно, – согласился «батюшка».

Некоторое время он, наморщив лоб, рассматривал только что положенный участок пола, а потом со вздохом сказал:

– Просядет.

– Сколько-то времени постоит, – пожал плечами Карл Маркс. – Ты же не собираешься застрять здесь на всю жизнь.

– Боже сохрани, – ответил «батюшка», продолжая разглядывать плиты пола. – А, – махнув рукавом запачканной землей и цементом рясы, сказал, наконец, он, – сойдет для сельской местности! И так полдня с одним мусоришкой провозились.

Они побросали лопаты и трамбовку в корыто и со скрежетом поволокли его на улицу. Некоторое время под сводами храма Святой Троицы еще шарахалось пугливое эхо, но вскоре стихло и оно.

Глава 16

Глеб Сиверов проснулся, но некоторое время продолжал лежать с закрытыми глазами. В глаза светило утреннее солнце, и под зажмуренными веками клубился красноватый полумрак. Спать больше не хотелось, но и вставать тоже. Во всем теле было блаженное ощущение расслабленности и опустошенности, и спешить было абсолютно некуда.

Впереди ждал еще один длинный, ничем не заполненный день.

«Санаторий, – подумал Глеб. – Все это похоже на правительственный санаторий: отличная кормежка, роскошная обстановка, обслуга на уровне высших мировых стандартов и полное безделье. Возможно, конечно, что в правительственных санаториях поменьше всех этих сексуальных игрищ, все-таки возраст у отдыхающих не тот, но кто их знает, этих кремлевских старцев.., да они теперь, в большинстве своем, далеко не старцы, так что…»

Додумать мысль до конца ему не дали – слева прижалось к нему что-то длинное и горячее, атласно-гладкое, бархатистое, и теплая умелая ладонь медленно прошлась от груди к низу живота.

«Черт возьми, – подумал он, – не жизнь, а сплошной праздник. Живу, как турецкий султан… или как боров на свиноферме – жру, пью, совокупляюсь и жду, когда придет мясник с ножом».

Впрочем, насчет мясника он, пожалуй, перегнул. Резать его никто не собирался, а собирались его использовать по прямому назначению – так ему и было сказано, когда он очухался после того памятного сеанса гипноза с гудящей головой и мутными глазами. Видимо, подумал Глеб, я действительно зачем-то очень нужен Волкову, вот только узнать бы зачем.

Скажут, решил он, перехватывая на своем животе чужую узкую ладонь и поднося ее к губам. Когда придет время, мне все скажут.

Ладонь вывернулась, выскользнула из его руки, как маленькая теплая рыбка, послышалось знакомое шуршание, металлический щелчок, потянуло дымком, и ладонь вернулась, поднеся к его губам зажженную сигарету. Лафа, подумал Глеб, затягиваясь. Сигарета была из хороших, и не просто из хороших, а из самых лучших, какие только можно достать в наших широтах: совсем не то дерьмо, которое он курил в больнице.

Женщина не торопилась сама и не торопила его.

Она была немолодой и очень опытной, и торопиться, как совершенно справедливо полагал Глеб, действительно было некуда. Она была на работе, а то, что работа в последнее время стала доставлять ей удовольствие, было только к лучшему. Мужчина, лежавший рядом с ней с закрытыми глазами, был неплох в постели и, судя по тому, что вытянул из его больной памяти Волков, на работе он тоже был весьма неплох, так что теперь его следовало всемерно ублажать, развлекать и вообще не давать задумываться: его час был близок, и не следовало осложнять дело мелкими конфликтами. Тем более что он был профессионалом, а обиженный профессионал может, сам того не желая, причинить массу хлопот.

Она подносила дымящуюся сигарету поочередно то к его губам, то к своим, постепенно заводясь, сама того не желая, противясь этому, но не в силах совладать с собой, да и не очень-то к этому стремясь. Волков проповедовал свободу во всех отношениях, и ему ли было теперь обижаться и ревновать.

Она точно знала, что этот лежащий с закрытыми глазами мужчина не обидит ее и не разочарует, потому что обижать и разочаровывать он просто не умеет. Ему было проще убить, чем обидеть, – это она знала наверняка, чувствовала в своем партнере безошибочным женским чутьем и постепенно, не отдавая себе в этом отчета, начинала ценить это его качество.

У нее все было готово к его пробуждению: бутылка джина, тоник, серебряное ведерко со льдом, и, когда сигарета догорела, она смешала питье и поднесла стакан к его губам. Ледяная капля сорвалась с донышка запотевшего стакана и упала ему на грудь.

Глеб вздрогнул и открыл глаза. «Сервис, – подумал он. – Сервис, приличествующий наемному убийце, в котором заинтересованы».

У женщины, лежавшей рядом с ним в постели, было длинное, слишком костистое и холодное, чтобы даже в минуты нежности выглядеть красивым, лицо и льдисто-серые безразличные глаза. Тело у нее было тоже длинное, не по возрасту гибкое и мускулистое, а поросль на лобке лежала густыми завитками, напоминая овчину. В сочетании с дрябловатой, уже немолодой кожей и висловатым задом все это выглядело не слишком аппетитно, но ноги у нее до сих пор были превыше всяческих похвал, а ртом она выделывала такие штуки, о которых можно было только мечтать. Это была профессионалка, и Глеб испытывал к ней ровное дружеское расположение: он и сам был профессионалом. По крайней мере, Волков утверждал, что прочел это в его памяти.

Медленно потягивая джин с тоником, Глеб во всех подробностях вспоминал тот разговор. Это стало ежеутренним ритуалом – сигарета, джин с тоником, чашечка кофе, иногда секс… И все это продолжалось уже вторую неделю. За это время Глеб окреп, набрал вес, мускулы налились прежней силой, он был, как говорится, готов к труду и обороне, и бездействие начало понемногу тяготить его.

Тот разговор… Глеб покосился на женщину. Она тоже пила джин с тоником. Обнаженная, горячая, с запотевшим бокалом в руках, с выкрашенными перламутровым лаком ногтями на ногах – суперконцентрат провинциальной роскоши, местечковая Клеопатра с холодными безразличными глазами…

…В тот раз он не сумел выбраться из кресла самостоятельно, Волкову пришлось подставить плечо, благо мужик он был крепкий, застоявшийся, и поднять обмякшее тело Слепого ему было раз плюнуть.

«Ну что, – сказал ему Волков, – ну что, Глеб Петрович, как самочувствие?» – "Кто Глеб Петрович?

Я? Ладно, пусть так… И что дальше?" – «Дальше – немного сложнее, – сказал Волков. – Видишь ли, ты оказался таким человеком, что либо ты будешь работать на меня, либо я тебя кончу – здесь и сейчас, и никто тебя не найдет…» – «Ой как страшно, – сказал Глеб. – А конкретнее можно?» – "Пожалуйста, – сказал Волков, – конкретнее так конкретнее.

Поройся в своей памяти, и все поймешь."

Он порылся в своей памяти и действительно кое-что обнаружил. Это сильно смахивало на конспект: родился, учился, сидел, освободился, снова сидел… К этому конспекту прилагался список жертв: депутат, два адвоката, четыре генерала, кто-то там еще.., куча народа, в общем. Подробностей он не помнил, помнил только, что звали его Глебом, что кличка у него была Слепой и что был он наемным убийцей, умелым и удачливым, а следовательно, дорогостоящим.