Дурень. Книга вторая. Позывной 'Калмык' - Андрей Готлибович Шопперт
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Твоя умный. Скази Палкину, скази, пуст сюда идёт. Тута не тама. Тута лесыма. Всё лесым.
Событие пятидесятое
… у каждого из нас — свой Пушкин, остающийся одним для всех. Он входит в нашу жизнь в самом начале и уже не покидает её до конца.
А. Т. Твардовский
Варкалось. Хливкие шорьки
Пырялись по нове,
И хрюкотали зелюки,
Как мюмзики в мове.
О бойся Бармаглота, сын!
Он так свирлеп и дык,
А в глуще рымит исполин —
Злопастный Брандашмыг.
Тишина стояла неимоверная. Слышно было, как в соседней комнате, в печи, пламя облизывает полешки. Их только положили, и треска ещё нет, только это облизывание, шуршание языков пламени.
— Ха-ха-ха! — Согнулся в приступе смеха хозяин — князь Иван Сергеевич Мещерский в недавнем прошлом майор, а ныне просто почти разорённый заводчик. Благообразный такой дедушка с двумя орденами на старинном кафтане.
Гости не знавшие, как реагировать на стих, тоже прыснули, дамы в веера, а мужчины в ладошки, прижатые к лицу. И смех не прекращался. Смеющиеся заводили сами себя, и вскоре согнулись все, кто в креслах не сидел. Те счастливчики, наоборот, откинулись и ржали, запрокинув голову к расписному в ангелочках потолку гостиной. Продолжалось это минут пять. Когда смех вроде начинал затухать Пушкин или Вяземский, сжав зубы цедили «Бармаглот» и все опять покатывались.
— Это великолепно, Анна Тимофеевна, Анечка, это просто великолепно. Всем нашим пиитам учиться у вас надо. Как емко всё. Какой смысл глубокий. И как прекрасно показан отец, заботящийся о сыне. Нет, это просто божественно. Запишите мне его в альбом, а завтра же съезжу к Александре Фёдоровне и прочту ей. Она русский хоть и не любит, но знает преизрядно. Господа, — старуха в чепце оглядела собравшихся, — а не сможет ли кто перевесть этот шедевр на немецкий или французский? — хозяйка дома — Софья Сергеевна Мещерская окинула взглядом собравшихся.
Бабка смотрелась интересно. Все в парадных мундирах или фраках английских, а она в салопе древнем и чепце белом. Словно с картин голландцев сошла про прачек каких.
Рассказывая, о пригласивших их Мещерских, Радищев полушёпотом сообщил, что сын Софьи Сергеевны вне брака — Николай Евгеньевич Лукаш это сын императора Александра. Произошло это когда Софья Сергеевна была девицей. Сейчас же Софья Сергеевна — председательница дамских попечительских комитетов о тюрьмах в Петербурге. Не богаты, и живут в основном на доходы от имения Лотошино, в котором производят знаменитый «лотошинский сыр». Там Иван Сергеевич продолжает дело, начатое его отцом по разведению коров тирольской и голландской породы.
— Софья Сергеевна состоит в переписке со многими известными людьми и занимается переводом детских книг английских, а также Святого писания. Иногда с ней общаются за чашкой чая или кофея император и Александра Фёдоровна.
— Анечка, вы уж позвольте старухе вредной вас так называть. Может, ещё чего эдакое прочтёте. Чтоб уж добить наших пиитов зазнавшихся, — княгиня упёрла перст с большой жуковицей с яхонтом лазоревым в сидевших за шахматным столом Пушкина и Вяземского.
— Вам хочется виршей? Их есть у меня. Только белый стих будет, уж не обессудьте, — Сашка мысленно поаплодировал. Пока Анька играет свою роль просто великолепно.
Чтобы выгнать из квартиры
Разных мух и комаров,
Надо сдернуть занавеску
И крутить над головой.
Полетят со стен картины,
С подоконника — цветы,
Кувыркнется ваш подсвечник,
Люстра врежется в паркет.
И, от грохота спасаясь,
Разлетятся комары,
А испуганные мухи
Стаей кинутся на юг.
Попрыскали. Похлопали, но, конечно, уже не тот уровень. А где второго Льюиса Кэролла взять⁈ Кох попробовал сам, ничего не получилось. Это-то знал не всё, как-то внуку читал, не так и давно, вот первые два четверостишия запомнились, потому как внук оказался вдумчивым и потребовал объяснения каждого слова.
А вредные советы не уверен вообще Кох был, что правильно запомнил, тоже внуку читал, но второму — постарше. Именно это про занавеску чуть лучше остальных помнил. Так как Никитка сразу захотел повторить. Вот и разбирали поэтапность действий.
Только это не прямо с порога Анька встала в позу колосса Родосского и давай вирши вбивать в головы собравшихся тут литераторов и прочих меценатов.
Началось тоже эпически. Народ запомнит и завтра — послезавтра о сём весь Петербург просвещенный судачить начнёт. Сашка тоже отметился. А тьфу — дархан Дондук.
Зашли провожаемые лакеем в преизрядно накуренную залу, метров двенадцать на шесть. В углу пианино стоит и на нём девица дет тридцати пяти вальс играет. Рядом Глинка с умным видом стоит. Как не странно, но ни разу не музыкант и не музыковед Кох вальс узнал. Как-то в интернете наткнулся на критику наших писателей и решил прочесть, ну ругать умных людей в России любят. Но это все ладно, кто-то в защиту Грибоедова написал, что он сочинил первый в России вальс. Виктор Германович решил послушать.
Вальс был неправильный. Грустный и медленный. Одно у него не отнять, он был запоминающиеся. Не спутать ни с чем. Вот и сейчас, Сашка его легко узнал.
Пройдя мимо пианино под удивлённые взгляды гостей, а объявил их лакей так:
— Анна Тимофеевна Серегина и её спутник.
Сашка пришёл всё в том же синем шёлковом шитом золотой нитью халате, таких же синих шароварах и синих сафьяновых сапогах. Эдакий синий человек. В руках красные коралловые чётки. Тут уже в Питере купил, когда шёл за свечами, то увидел их в витрине. Двадцать рублей. Ну, не жалко. Ему для полноты картины именно такой вещи и не хватает.
Дальше по ходу стоял столик, за которым наше всё играл в шахматы с главным конюшим — господином Виельгорский. В чине действительного статского советника, а это если на военные переводить, то генерал-майор Михаил Юрьевич был тут самым высокопоставленным перцем.
Дархан Дондук подошел к столику и взглянул на партию. Она почти заканчивалась. Пушкин громил шталмейстера.
— Твоя выиграть. Моя — умный. Твоя играть? — свёл брови Сашка, изображая ум.
— Твоя — умный? — Пушкин привстал.
— Моя — умный. Твой победю. Давая играть, — ещё посуровел Дондук.
— Михаил
