Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Народу в казарме было много, и сразу же получилась настоящая свалка у окон. В это время раздался второй взрыв, более сильный. Стекла верхних рам вылетели прочь, и любопытных ребят осыпало битым стеклом. Те же, кто высунулся из окон, получили такой толчок, что потеряли желание смотреть дальше. Дело приняло серьезный оборот. Казалось, что взрываются какие-то огромные снаряды, причем рядом за Сухаревской башней. Я, дежурный по роте, не знал, что делать. А тут один из взводных высказался: «Это из тяжелых орудий! Наверное, это поляки! Уже пришли в Москву!» (В мае 1920 г. поляки были около Смоленска).

Прибежал старшина (фельдфебель), который где-то спал. Он немедленно заорал: «Дежурный! (это ко мне), гони всех от окон». Видно, что он как бывалый солдат побаивался, как бы случайными осколками не поранило солдат, а может быть, он думал, что снаряд может залететь прямо в окно. Но никакой возможности бороться с любопытством ребят не было. Они еще никогда не видали войны, и самый факт сильнейшего взрыва со звуковым эффектом был просто любопытен для них.

«Нет, это не стрельба, — сказал старшина после очередного сильнейшего взрыва, — это подрывают Сухаревскую башню». Завязалась «ученая дискуссия» о причине таких страшных звуковых эффектов. В это время сильнейший взрыв потряс воздух и все еще уцелевшие вверху окон стекла со звоном вылетели, обсыпав любопытных осколками. «Рота, в ружье!» — закричал со страху старшина. Но его мало кто послушал. Началось нечто вроде паники. Часть ребят бросилась из помещения на двор. Взрывы стали следовать один за другим, то очень сильные, то послабее. Сразу за Сухаревской башней к небу поднимались одно за другим огромные кольца черного дыма. Как будто какой-то гигант-курильщик пускал кольца, которые шли одно за другим, завиваясь внутри и поднимаясь к небу. Если бы среди нас был сколько-нибудь опытный человек по пороховому делу и взрывам, то из очертания этих гигантских колец, поднимавшихся к небу, а также из того факта, что при каждом сильном взрыве из оконных рам вылетали еще оставшиеся от прежних взрывов стекла, мог бы сделать однозначное заключение, что где-то неподалеку взрываются значительные количества взрывчатого материала. Но молодой и неопытный в этой части народ, населявший наши казармы, включая и более опытных взводных, был склонен все это объяснить стрельбой из тяжелых орудий, которая, казалось, велась где-то совсем рядом, за Сухаревской башней. Несмотря на то, что взрывы продолжались уже более получаса, из штаба полка никаких приказов не поступало, сами же мы не знали, что предпринять.

А что же делалось в это время на Сухаревке? После нескольких сильных взрывов там началась настоящая паника. Картинки этой паники, которые мы могли наблюдать из окон казармы сверху, привлекали наше всеобщее внимание и вызывали веселый хохот, хотя, казалось, нам самим было не до того. Вот по переулку бегут китайцы (их было немало в то время в Москве), хозяева столиков с самоварами. Каждый тащит свой самовар. Самовары еще полным ходом кипят, вылить кипяток и вытряхнуть уголья нет времени, нести же такие раскаленные, изрыгающие пар самовары, да еще бегом, действительно смешная картина. Но вот новый страшный взрыв. Один китаец вздрагивает и сразу же в панике бросает кипящий самовар. Его примеру следуют и наши российские бабы, также хозяйки столиков с самоварами. Бросив самовары прямо на улице, все с визгом бегут, толкая друг друга, не зная куда, в страшной панике. Приходилось мне впоследствии не раз наблюдать панику, я знал, насколько она «заразительна», но такого смешного проявления паники я более никогда не видывал. Конечно, не только самоварники бросили свое самое драгоценное имущество. Торговцы всяким барахлом, услышав взрывы, также, конечно, бросились бежать врассыпную, мешая друг другу. Многие «магазины» с товарами были брошены на произвол судьбы.

У ворот наших казарм, выходивших прямо на Сухаревку, стояли три пары часовых. Когда внезапно начались взрывы, они, как и все, растерялись. Ребята, которые в это время были во дворе, и выбежавшие из казарм толпами бросились к воротам, смяли часовых и выскочили на Сухаревку. Несмотря на панику, многие из наших молодых ребят отнюдь не растерялись. Все съестное (а оно было, пожалуй, самым драгоценным в то время), сахар, табак и прочее, что оказалось без присмотра, попало в их руки, и уже через 15 минут в нашей казарме среди наблюдателей взрывов появились молодчики с картофельными лепешками, кусками хлеба с сахаром и прочими лакомствами. Оставив на нарах добычу, они снова бросались на двор к воротам и, пробившись на Сухаревку, вновь возвращались с богатой добычей.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Мне, как дежурному, было совершенно невозможно покинуть пост, и это хорошо понимали наши практичные ребята. Почти каждый из совершивших экспедицию на Сухаревку совал мне некоторую часть своей добычи, отсыпал немного махры, давал кусок хлеба, лепешку, сахар и прочее. Некоторые из наиболее удачливых успели добыть себе и кое-что из одежды. Сухаревка разбежалась начисто минут через 15 после начала взрывов. На месте «всероссийского торжища» остались лишь груды книг, поваленные столики, кучи разного барахла и прочее. Все это ревизовалось и конфисковалось нашими не потерявшими духа ребятами, которые натащили в казарму много всякой дряни. Прошло, вероятно, минут 40 после начала взрывов. Они еще продолжались, никто не имел представления об их причине. Как будто они сделались несколько слабее, и версия об обстреле Москвы тяжелыми фугасными снарядами казалась по-прежнему наиболее правдоподобной. Но в армии так не бывает, чтобы при такого рода событиях не обнаружилось командование. Ротное начальство, естественно, не могло на свой риск предпринимать каких-либо действий. Но «вот приходит к нам приказ» из штаба полка: «В ружье». Скомандовали и мы. Все выстроились с винтовками, стали производить расчет. В это время был получен второй приказ («вот приходит к нам другой…») выдать всем патронташи по 70 патронов. Началась суматоха.

Я, как дежурный по роте, естественно, оказался в самом центре этой суматохи. Так как писаря почему-то не оказалось на месте, мне пришлось записывать, кому выданы патроны и патронташи, один из взводных выдавал. Вся эта операция заняла, я думаю, около часа. Я изнемогал от напряжения. Надо было быстро записывать, так, чтобы ни один патрон не ушел без записи. Наконец, «слава Богу», выдача закончилась. Все перетянули через грудь брезентовые патронташи, набитые патронами, и выстроились в коридоре. Наконец, часов уже в 6, а может быть, несколько позднее была дана команда: «Выходи на двор, стройся!». Все вышли. Там же строились и другие роты. Я наблюдал за всем этим из окна. Как дежурный по роте, я не имел права выходить из казармы. Прошел еще час в ожидании дальнейшей команды. Наконец, к нам пришел еще один приказ — сдать патроны и патронташи обратно. Черт возьми! (видно, и вверху была паника). Опять мне работа: принимай обратно и зачеркивай все, что написал около каждой фамилии. Все это делалось к тому же в лихорадочной обстановке ожидания чего-то необыкновенного. Взрывы, хотя и небольшой силы, еще продолжались, даже они стали как будто более частыми и в самом деле стали напоминать орудийную стрельбу. Никто не понимал, почему надо было сдавать патроны. Что случилось?

Мне, естественно, было совершенно некогда обдумывать обстановку и оценивать действия и приказы начальства. Еще час напряженной работы, и ранее выданные патроны кое-как собраны и подсчитаны (у некоторых оказалось, что недостает 1–2 патронов) и уложены в огромный сундук, стоявший в углу казармы, ключ от которого хранился у старшины. После этой операции я оказался измученным до конца. Хочется есть, желудок так и сосет, и хочется спать от голода и усталости. Только напряженная атмосфера еще цепко держит меня в своих объятиях и мешает мне свалиться и заснуть, наконец, мертвецким сном.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Наконец, снова команда построиться во дворе с винтовками. Потом новая команда — поставить винтовки на место в казарме и построиться без винтовок. Никто ничего не понимает. Снова в казарме шум и гвалт, все вернулись, ставят винтовки на станки. Опять команда строиться во дворе. Наконец, стало слышно, рота куда-то уходит. Шум постепенно стихает. Очевидно, весь полк куда-то отправляется. Остались лишь мы, дежурные и дневальные. Стемнелось. Наступила совершенно непривычная, полная тишина. Обхожу через силу еще раз своих дневальных. Спят бедные, голодные и усталые. Впрочем, и я убийственно хочу спать!