Я помню...(Автобиографические записки и воспоминания) - Фигуровский Николай Александрович

Боязнь караульного начальника заставила меня, наконец, принять меры к прекращению эксперимента. Воды, кипевшей в котле на костре, для тушения снаряда сначала мне было жалко. Поэтому я попытался сначала помочиться на снаряд, но это оказалось лишь «припаркой для покойника». Дым страшным мерным столбом поднимался к небесам и, несомненно, уже привлек внимание караульного начальника. Пришлось пожертвовать кипятком. Я вылил на снаряд все содержимое кипевшего на костре сосуда. Снаряд шипел, но желтая масса внутри него продолжала гореть как ни в чем не бывало и черный дым, что называется, подходил уже к самому небу. В этот момент почему-то припомнились «Севастопольские рассказы» Л.Н.Толстого, вспомнилось, как солдаты-герои тушили вражеские бомбы, пока они еще не успели взорваться, засыпая их песком. Песку кругом было достаточно, и я, пользуясь короткой доской, стал засыпать им горящий снаряд. Я насыпал сверху снаряда большую кучу.

Все эти операции продолжались, я думаю, минуты 2–3. Я действовал энергично, но снаряд все более энергично горел. И чем бы дело кончилось, я не знаю, если бы меня не выручило «шестое чувство». Напрасно многие думают, что такого чувства нет. Официальная психология — далеко еще не совершенная наука. Можно, например, утверждать, что даже самый опытный психолог не вполне знает самого себя и не знает, в частности, какие действия он предпримет в исключительном случае, которые происходят всего лишь раз в жизни. Так и я. Когда над горящим снарядом была насыпана большая куча песку, высотой с полметра, я как-то внезапно сообразил, что никакие подобного рода меры уже не в состоянии потушить разгоревшийся снаряд. Действительно, черный страшный дым, несмотря на песок, выходил из кучи и поднимался к небу, «навстречу утренним лучам».

Сразу же после этого пришедшего на ум умозаключения, мысль заработала быстрее: «Что же делать?» А не лучше ли отойти от злополучного снаряда подальше, пока он не выгорит полностью? Спасительная мысль! Почему же она вдруг пришла? Снаряд горел совершенно спокойно уже минуты три, выделяя лишь огромное количество дыма, и казался в остальном совершенно безопасным. Но почему-то рассудок требовал: «Отойди скорее, отойди, черт его знает, чем кончится это затянувшееся горение!». Давно бы это надо было сделать, не просто отойти, но отбежать и подальше. Но шестое чувство приходит лишь в критические моменты с запозданием.

Итак, отойти! Не торопясь, я сделал три-четыре шага от горящего снаряда. И вдруг… страшный взрыв потряс воздух, и мимо моего уха что-то пролетело со страшным душераздирающим свистом и воем. Вот он, взрыв, который мы так тщетно пытались воспроизвести в маленьком масштабе, сжигая на костре образцы разных артиллерийских порохов.

От полной неожиданности и сильного воздействия звука и воздушной волны я просто сел на землю. Ноги куда-то исчезли. «Все кончено!» думал я, и уже мне казалось, что я перехожу в иной, загробный, мир с таким эффектом! Несколько секунд я не решался шевелиться, да и не мог, все реальные «пять чувств» отказали, а «шестое чувство» уже перестало действовать. Наконец, пришло соображение. У меня ничего не больно. Может быть, это только сгоряча? Или я уже в «другом мире?». Но я почему-то вижу те самые предметы, на которые смотрел целые сутки. А если я еще только умираю, почему же мне ничего не больно? Наконец, я нашел силу пощупать себя. Как будто все на месте и я невредим. Итак, жизнь продолжается. Ура!..

Я осторожно встал на ноги. Да, и ноги на месте. Подошел к месту, где еще недавно весело горел костер. От него не осталось никаких следов. Мало того: насыпанная мною над снарядом большая куча песка исчезла полностью. Ее сдуло так основательно, что на месте костра образовалось нечто вроде голой лысины. В центре этой лысины лежал стакан снаряда. Теперь он был пуст, лишь в верхней его части появилось большое круглое отверстие. Дым исчез, только высоко в небе продолжали еще клубиться его остатки.

Ко мне со всех ног бежали мои товарищи по посту: «Что стряслось? — Кто это так сильно стреляет?». Пришлось мне признаться во всем. Стали высказывать догадки, отчего же произошел взрыв. Были высказаны некоторые фантастические предположения. Только через несколько лет, когда я познакомился уже в Высшей военно-химической школе с различными типами снарядов и их действием, мне все стало совершенно ясным. Снаряд был залит мелинитом (пикриновой кислотой). В головку снаряда был ввинчен взрыватель ударного действия с детонатором. Взрыватель этот, очевидно, проржавел и оказался негодным, иначе он причинил бы мне неприятности куда похуже пережитых. При ударе о другой снаряд, причем было отбито дно снаряда, изготовленного из сталистого чугуна, пикриновая кислота не сдетонировала. Между тем детонатор оставался целым, хотя пружинки, освобождавшие жальце, вероятно, просто проржавели. Когда я поджег пикриновую кислоту, она, как ей и полагается, горела спокойно и медленно, выделяя черный дым, до тех пор пока не разогрелся взрыватель и содержащаяся в нем гремучая ртуть не вызвала детонацию. Счастье, что с детонировавшего мелинита оставалось немного. Но и этого было достаточно, чтобы вырвать из снаряда головку взрывателя, которая пролетела мимо моего уха с таким страшным свистящим эффектом. Сам же снаряд при этом лишь подпрыгнул и упал на место, а силой взрыва начисто сдуло и костер и песок, которым был засыпан снаряд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Пока мы втроем обсуждали событие, прибежал разводящий с винтовкой. Это было уже «хужее» (как говорят некоторые евреи). Кстати, их легко узнать также и по выговору слова «вероятно». Они всегда скажут «вереятно». Запыхавшийся разводящий еще на ходу спросил: «Что тут у вас? Что за взрыв?». Так как буквально никаких следов ни костра, ни взрыва не осталось, за исключением стакана снаряда, которых кругом было множество, то в данном случае лучше всего было скрыть правду и что-нибудь соврать. «Вон тут на пригорке лежал снаряд и вдруг как рванет… видно, на солнце нагрелся…» — сказал я. Разводящий посмотрел в сторону пригорка и сказал: «Бывает… Тут что хошь может рвануть!». Затем мы все прилегли на песочке, закурили, поговорили о том о сем и разводящий тихонько отправился обратно к себе в село Хорошево.

Так благополучно все окончилось. Я не хочу казниться сейчас по этому поводу. Но скажу, что с тех пор я стал много умнее и, не трогая больше снарядов, я перестал толкать их небрежно ногами, а впоследствии просто обходил их с осторожностью, впрочем, далеко не всегда, так как некоторые виды их все же привлекали мое внимание.

Около месяца через день мы ходили в караул на Хорошевское шоссе. Это очень разнообразило нашу казарменную жизнь, очень уж однообразную, скучную и голодную. Стоя на посту, мы были сами себе хозяевами, к тому же и питались чуть-чуть получше.

Ходынские лагеря

Итак, наши походы из Спасских казарм на Сухаревке на Хорошевское шоссе продолжались через день. Хотя они и были утомительными, мы не обижались и шли обычно с удовольствием. Но вскоре все окончилось. Начальство вновь вспомнило о студенческой роте, это касалось непосредственно нас. У начальства, видимо, появились на нашего брата какие-то виды. Мы были освобождены от караулов и переселены на жительство в палатки на Ходынских лагерях.

Я думаю, название «Ходынка», или Ходынское поле достаточно хорошо известны, несмотря на то, что его в действительности уже давно не существует. Помнят же эти несчастные лагери только немногие старики, которым лично приходилось жить в этих лагерях 50–60 лет назад. Ходынские лагери размещались левее теперешней станции метро «Сокол». Тогда слева от шоссе было обширное поле, которое и называлось Ходынкой, а позднее Октябрьским полем. Вдали, еще левее, виднелись лагеря. Стройные ряды палаток. Фронт палаток растянулся почти на километр. Издали даже, пожалуй, красивое зрелище.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145}) «Лагерь — город полотняный, Морем улицы шумят, Позолотою румяной Светлы маковки горят…»