Времена не выбирают… - Александр Кушнер

Проскакал раньше нас по ней вприпрыжку.

Проскакал – и назад не оглянулся,

Тенью стал – и мы тоже станем тенью.

Мне хотелось бы, чтобы улыбнулся

Тот, кто будет читать стихотворенье.

«Англии жаль! Половина ее населенья…»

Англии жаль! Половина ее населенья

Истреблена в детективах. Приятное чтенье!

Что ни роман, то убийство, одно или два.

В Лондоне страшно. В провинции тоже спасенья

Нет: перепачканы кровью цветы и трава.

Кофе не пейте: в нем ложечкой яд размешали.

Чай? Откажитесь от чая или за окно

Выплесните, только так, чтобы не увидали.

И, разумеется, очень опасно вино.

Лучше всего поменять незаметно бокалы,

Пить из чужого, подсунув хозяину свой.

Очень опасны прогулки вдоль берега, скалы;

Лестницы бойтесь, стоящей в саду, приставной.

Благотворительных ярмарок с пони и тиром,

Старого парка в его заповедной красе.

Может быть, всё это связано как-то с Шекспиром:

В «Гамлете» все перебиты, отравлены все.

«Когда листва, как от погони…»

Когда листва, как от погони,

Бежит и ходит ходуном,

Как в фильме у Антониони

И у Тарковского потом,

Я отвести не в силах взгляда,

Такая это мгла и свет,

И даже фильмов мне не надо, —

Важна листва, а не сюжет.

Когда б на Каннском фестивале,

Припомнив всю тоску и боль,

Ей, буйной, премию давали

За ею сыгранную роль,

Как это было б справедливо!

Она б раскланялась, опять

Фрагмент кипенья и надрыва

Сумев так чудно показать.

«Я люблю тиранию рифмы – она добиться…»

Я люблю тиранию рифмы – она добиться

Заставляет внезапного смысла и совершенства,

И воистину райская вдруг залетает птица,

И оказывается, есть на земле блаженство.

Как несчастен без этого был бы я принужденья,

Без преграды, препятствия и дорогой подсказки,

И не знал бы, чего не хватает мне: утешенья?

Удивленья? Смятенья? Негаданной встречи? Встряски?

Это русский язык с его гулкими падежами,

Суффиксами и легкой побежкою ударений,

Но не будем вдаваться в подробности; между нами,

Дар есть дар, только дар, а язык наш придумал гений.

«Минерва спит, не спит ее сова…»

Л. Столовичу

Минерва спит, не спит ее сова,

Всё видит, слышит темными ночами,

Все шорохи, все вздохи, все слова,

Сверкая раскаленными очами,

Ни шепот не пропустит, ни смешок

И утром всё Минерве перескажет,

А та на голове ее пушок

Пригладит и к руке своей привяжет.

Минерва покровительствует тем,

Кто пишет, выступает на подмостках,

Создателям поэм и теорем,

Участье принимая в их набросках,

В их формулы вникая и ряды

Созвучий, поощряя мысль и чувство.

Сама она не любит темноты,

Но есть сова: тьма тоже часть искусства!

«На этом снимке я с Нероном…»

На этом снимке я с Нероном,

Как будто он мой лучший друг.

Он смотрит взглядом полусонным,

Но может рассердиться вдруг.

И в самом деле, можно ль к бюсту

Так подходить, сниматься с ним?

А вдруг проснется злое чувство —

А в гневе он неукротим.

И разве я люблю Нерона?

Он в римской тоге, я в плаще,

Всё это странно, беззаконно

И беспринципно вообще.

И всё, что мне о нем известно,

Такой кошмар, сплошное зло!

А вот поди ж ты, сняться лестно

С ним, – столько времени прошло!

«Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром…»

Теперь не слышен мне ни лязг, ни гром

Землечерпалок и камнедробилок —

И хорошо! Пусть ходит ходуном

Листва и ветер гладит мне затылок —

Не слышу их, но чувствую, слежу

За ними восхищенными глазами,

Морскою пеной больше дорожу,

Чем прежде, белогривыми волнами.

А если что-то сброшу со стола,

Блокнот ли, ручку, – странная пропажа

Волшебна так, чудесна и хитра,

Что как-то и не огорчает даже,

А человек, мне кажется, уже

Сказать не может ничего такого,

Чего бы я не знал, чему в душе

Заранее не подобрал бы слова.

«Фредерик, вы должны обессмертить себя…»

Фредерик, вы должны обессмертить себя,

Фортепьяно для этого мало,

И любя вашу музыку, страстно любя,

Я хотел бы еще и вокала,

И симфонии, оперы вам пожелать,

Без сюжета нельзя и героя!

Надо Моцарту быть и Россини под стать,

Барабана прошу и гобоя.

Фредерик, полюбите фагот и трубу,

Вам не скучно без флейты и скрипки?

Я готов обратить пожеланье в мольбу:

Постарайтесь избегнуть ошибки,

Полонез превосходен, прелестен этюд,

Безусловно прекрасна мазурка,

Но от вас и во Франции большего ждут,

И в тяжелых снегах Петербурга.

Фредерик улыбается. Он не взбешен,

Не смущен, не сердит, не расстроен.

В этих увещеваниях есть свой резон,

Его старый учитель достоин

Уважения. Вот и Мицкевич к нему

Подходил с тем же самым советом.

Он напишет ноктюрн и приложит к письму —

И ноктюрн будет лучшим ответом.

«Оревуар, адье и до свиданья…»

Оревуар, адье и до свиданья,

Аривидерчи, ауфидерзейн,

Гудбай, гуднахт, – в минуту расставанья

Неву ли, Темзу, Тибр увидим, Рейн?

А может быть, какую-нибудь речку

Поменьше, Суйду, скажем, как она

Была, подобно тусклому колечку,

Мне из окна вагонного видна.

Влекла, манила, солнцем разогрета,

И говорила в зарослях о том,

Что и она в каком-то смысле Лета,

В прощальном смысле, чудном, неземном.