Греческие наемники. «Псы войны» древней Эллады - Герберт Уильям Парк

Одним из объяснений, которое часто встречается, заключается в том, что наемником становился политический изгнанник. Это было справедливо в отношении Архилоха в VII в. до н. э.; и уже шла речь о том, что в рядах «десяти тысяч» имелись подобные беженцы. В 401 г. они составляли лишь незначительное меньшинство, но беды IV в. до н. э., возможно, изменили это соотношение в позднейших армиях. В этот период, видимо, не было греческого города, за единственным исключением Спарты, который бы не пережил какой-нибудь бунт. Число изгнанников резко увеличилось.

Более 20 тысяч воинов собрались в Олимпии в 324 г. до н. э., чтобы заслушать провозглашение глашатаем разрешение Александра Великого изгнанникам вернуться на родину. Но даже эта цифра, хотя и большая, не дает представление о подлинной численности наемников. Кроме того, возвращение изгнанников не уменьшило заметно приток наемников. Это последнее обстоятельство не отменяет огромные трудности, которые, должно быть, стояли на пути восстановления изгнанниками конфискованной собственности. Простая отмена поражения в правах не давала им новые средства к существованию.

Внутренняя политика в данном случае выталкивала многих людей в иностранные военные формирования. К этому следует добавить постоянное воздействие непрерывных войн в этот период. Психологическое влияние одного этого должно было порождать тревожность и ощущение неопределенности. Но физическое воздействие было еще более губительным. Так, Белох показал, что в период между 431 и 346 гг. до н. э. лишь на протяжении 32 лет в Греции не велось больших войн. Очень редко не разорялись территории. Когда подверглись вторжениям Керкира и Кипр, отмечено как примечательный факт то, что они на момент вторжения оставались достаточно обустроенными, поскольку давно не разорялись.

Последний факт наиболее важен. Ведь наши источники, обобщая проблему, объясняют рост числа наемников экономическими причинами. Это свидетельство исходит не от древних историков, которые не обсуждают такую проблему, но от ораторов. Исократ – главный свидетель. В ранних ссылках (Панегирик) он еще делает некоторый упор на политические беспорядки в Греции. Позже он говорит почти исключительно о бедности греков, для борьбы с которой предлагает решительные средства. В 355 г. до н. э., выступая против неумеренного набора наемников Афинами, он счел, что для основных греческих государств было бы лучше заняться созданием колоний для таких обнищавших жертв войны во Фракии. Через 10 лет он предлагает Филиппу II план даже в более сильных выражениях. Он говорит о тех: «Кто скитается теперь за неимением необходимых средств к жизни и вредит всем встречным. И если мы не остановим роста их численности (а это мы можем сделать, предоставив им достаточные средства к жизни), то незаметно для нас их станет так много, что они будут нисколько не менее опасны для эллинов, чем для варваров». Демосфен подтверждает мнение о наемниках, что «каждый в отдельности думает только о том, чтобы получить какое-нибудь обеспечение для самого себя и через это освободиться от теперешней своей бедности». Воины из Аркадии и Ахайи в составе «десяти тысяч», возможно, нанялись в надежде на большое вознаграждение. Их коллеги в последней половине IV в. до н. э. были вынуждены идти на службу исключительно из-за нужды, не имея альтернативы.

Каким образом в таком случае эта «преобладающая бедность» соотносилась с другими экономическими условиями IV столетия до н. э.? Ответ на вопрос весьма труден из-за отсутствия прямых свидетельств. Но с одним фактом следует разобраться сразу. Нет оснований верить тому, что IV столетие до н. э. было периодом спада в торговле и производстве, насколько эти понятия применимы к древности. Тем не менее людей заставляла наниматься на военную службу бедность. Единственный вывод, который напрашивается, состоит в постулировании того, что они происходили из класса, который был ввергнут в нужду, но который не мог обрести себя в торговле. Это относится к крестьянам, если вспомнить, что прежде они были становым хребтом ополчения. (Например, Аристотель в «Политике» отмечал, что и становиться воинами, и обрабатывать землю зачастую приходилось одним и тем же людям.) Становится ясно, что их превращение в профессиональных солдат было обычным делом, хотя и не по собственному выбору. Кроме того, полисы лишались таким образом своих лучших гоплитов.

Более современные источники заключают, что в IV в. до н. э. сельское хозяйство находилось в упадке. Это было частично результатом упомянутых войн, поскольку для грека вторжение на территорию противника давало в первую очередь возможность пограбить и разорить сельскую местность. Города стали первоочередной целью нападения лишь к концу столетия. Раньше осады городов проводились слишком примитивно, чтобы это давало надежду на успех без длительной осады или предательства изнутри. После разорения спартанцами Аттики земля стала почти бесполезной, пока на ее восстановление не потратили много времени и средств. Мелкий землевладелец, которого война загнала в город, не располагал средствами для этого, поэтому его поля продавались тем, которые эти средства имели. Этот процесс к середине столетия привел к образованию крупных хозяйств вместо прежних мелких крестьянских участков. Аналогичным образом земля вместо наследственного владения стала коммерческим залогом. Такой вывод следует из обилия письменных и археологических свидетельств о залоговых операциях. Перемены в сфере земельной собственности стали еще более заметными в связи с изменениями в способе обработки земли. Ввоз зерна из-за пределов Греции нарастал, и такая тенденция делала невыгодным выращивание зерна для внутреннего потребления. Место зерна заняли оливки и виноград из-за их высокой прибыльности, но их культивация требовала больших денежных вложений до того, как они давали урожай. (Демосфен говорил о зависимости от импорта зерна из Причерноморья и Египта.)

Эти тенденции развития сельского хозяйства шли вразрез с интересами мелких собственников, которые жили на своем земельном участке и получали с него доходы. Свидетельства исходят в основном из Аттики, но нельзя сомневаться, что в остальной Греции происходило то же самое. В течение IV столетия до н. э. исчезает как политическая сила аграрная партия в Афинах. Фактическая численность гоплитов при этом в период между 410 и 322 гг. до н. э. не изменилась, но население, должно быть, увеличивалось, а стоимость денег падала, поэтому уровень квалификации катился вниз. Теперь Афины искусственно не набирали людей в гоплиты посредствем помещения их в клерухии. Однако оставалась альтернатива наемной службы за рубежом, которая избавляла страну от неимущих, не используя их для служения государству.

Если поинтересоваться, почему бедный фермер не обратился к какому-нибудь оплачиваемому труду, то можно получить разные ответы. Психологическую неготовность связывать себя с сидячей работой внутри помещения легко счесть преувеличением. Тем не менее это нельзя сбрасывать со счетов. Отсутствие денег служило ограничением равно и для занятий в других сферах деятельности. Финансовые отношения все более усложнялись, в Афинах также действовал серьезный фактор конкуренции метеков (то есть свободных, не имевших политических прав). Неквалифицированные работы выполняли рабы, но квалифицированные виды труда еще открывали некоторые возможности для свободных граждан. Однако безработица в IV столетии до н. э. была уделом многих греков.

В качестве иллюстрации связи между наемной службой и бедностью, может, стоит привести два параллельных использования глагола «получать плату» в IV столетии до н. э. В отрывках, которые мы рассматривали, он используется для описания обычного и соответствующего времени учреждения по содержанию пофессиональных воинов. Но столь же распространенным было употребление этого глагола для обозначения получения государственного обеспечения. Такое финансовое учреждение было основано еще в V в. до н. э., но в IV столетии до н. э. достигло пика своего развития. Из этого можно сделать вывод, что профессиональный воин и пенсионер рассматривались как наиболее характерные получатели платы. И это были выходцы из аналогичных классов, которые руководствовались одинаковыми мотивами, иначе пришлось бы пользоваться другими понятиями.

Перспективы наемной службы после их первичного появления никогда не были особо привлекательными для многих волонтеров. Изображение этого как новой карьеры, которой вербовщики могли соблазнить благополучного земледельца, если верно, то лишь в случае с набором «десяти тысяч». Кир Младший, располагавший обилием персидского золота, мог позволить предлагать дарик в месяц – почти вдвое больше того жалованья, что афиняне выплачивали своим матросам. Но в это время гоплиты не обнаруживаются на Востоке в больших количествах. Им следовало платить особое жалованье, такое, какое ожидали фракийцы в Греции. (Наемнику необходимо было покупать еду на свое жалованье у торговцев, которые стремились сопровождать каждую армию, или в городах, где приходилось останавливаться. Стратег не отвечал за организацию продовольственного снабжения, хотя ни один благоразумный военачальник не способствовал бы его дезорганизации. Главной принимавшейся мерой предосторожности было оповещение воинов о каком-нибудь форсированном марше или другом чрезвычайном предприятии.) Около 385 г. до н. э. условия службы во Фракии были достаточно благоприятными, чтобы привлекать добровольцев из Греции. Два брата-ответчика, фигурирующие во второй речи Исея, рассказывают нам, что когда остались сиротами, то продали большую часть имущества, чтобы обеспечить каждой из двух своих сестер приданое на 20 мин. Затем «мы сами, достигнув начала зрелого возраста, решили посвятить себя военной службе и отправились за пределы страны с Ификратом во Фракию: и, показав там свою пригодность, заработав денег, вернулись снова домой». Очевидно, они так и не стали хорошо обеспеченными, но они выбрали военную профессию добровольно и кое в чем преуспели в ней. Примерно в то же время на Пелопоннесе наемный гоплит получал около 4 1/2 обола в день. Той же суммой оценивалась стоимость гоплита-ополченца 40 лет назад, но и стоимость жизни, вероятно, возросла. (К концу V столетия до н. э. пшеница стоила 2 драхмы за медимн; в начале IV столетия до н. э. ее стоимость составляла 3 драхмы за медимн; через 50 лет цена пшеницы выросла до 5–6 драхм за медимн. В период с 404–330 гг. до н. э. цены в целом удвоились.)