На стихи не навесишь замки - Инна Ивановна Фидянина-Зубкова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
мирные, невозвратные:
нет им дороги домой
из-за моря синего,
из-за Индии далёкой.
Потонут, потонут кораблики
в море глубоком,
корабли мирные,
корабли торговые
везущие деньги целковые,
а также ткани атласные
да серпы, молоты ясные.
С бурей суда не спорили,
на бурю нету управы:
по морю чёрному попешеходили
и на борт правый!
А дома дети да матери,
накрыты скатерти:
ждут мореходов,
тридцать лет ждут и сорок
своих поморов.
Вот так и живём мы, значит
Когда день на небе повиснет,
мужик над гуслями свистнет,
и облака понесутся,
да куры перевернутся
с насиженного шеста,
значит, пришла беда.
А как пришла, снаряжайся,
в поле иди, сражайся!
Мы ж за тебя поплачем.
Вот так и живём мы, значит.
Что ни день, то горе;
что ни ночь, то доля,
а доля у нас такая:
рожай ребят и гоняй их
по чистому, чистому полю,
пока мал — на волю,
а как подрос — воевати!
Дед не слезет с кровати,
бабка застрянет в печи,
невестка забудет про щи —
вот те приметы
к хмурому, хмурому лету,
это войны начало.
А где наша не пропадала?
— Не пропало колечко
милого моего. Сердечко
вдруг разболелось что-то.
Охота, охота, охота
с ним кувыркаться в сарае!
Эх ты, вдова молодая,
спрячь свои мысли подальше.
Подрос уж немного твой мальчик,
качай люлю да пой.
Дом на горе пустой,
ветер за окнами воет,
дверь никто не откроет.
Привычка — дело дурное
Дом не дом, печь не печь,
так повелось, что негде лечь.
Подвинься, баба, дети прут,
в избу козочку ведут.
— Куда её? «Морозно, мать,
в сарае токо помирать!»
Коза, мать, дети, нет отца
(ушёл однажды по дрова),
некому хату подправить
(сын скоро на ноги встанет).
Скотина жалобно блеет,
печурка почти не греет,
замерзает в корыте вода.
Идите к чёрту, холода!
— Весной наново крышу покроем.
— Никто и не спорит, —
отвечает сынок деловито.
Бычий лопнул пузырь: открыто
окно, и ставенька хлопает.
Мальчонка встаёт да топает,
входную дверь открывает,
в хату мороз впускает.
Сестрёнка терпит, не плачет
(она взрослая, батрачит).
Прикрыл оконце, стало теплее.
Придёт весна, повеселеет
крестьянская доля несчастная.
Баба спит безучастная
к их общесемейному горю.
Привычка — дело дурное!
Царь казак, царица казачка
Небеса обетованные, повесть дивная:
деревянный дом, земля не глинная,
соха, метла и уздечка,
корова, свинья да речка.
Кобыла совесть забыла — пляшет,
петух крылами с забора машет,
кошка пошла до кота,
сижу на завалинке я.
Солнце играет.
Жинка не знает
какой я ей приготовил подарок:
там за сараем
стоймя стоит трон резной.
— Не садись, жена, погоди, постой!
Одень нарядное платье
да ленту атласную
вплети в золотую косу,
теперь садись. Пусть не скосит
нас бог запорожский!
Ты царица, я царь литовский!
— Ну и дурак же ты у меня, Кондратий!
Зря время потратил, —
вздохнула Оксана,
но исполнила, что муж сказал ей.
Совершив обряд,
я был рад:
— Ну вот, теперь мы под защитой великой!
А бог с неба безликий
смотрел, не глядя:
«Ну и дурак ты, Кондратий!»
Небеса обетованные, повесть дивная:
деревянный дом, земля не глинная,
небо, рай и поля плодородные.
Гуляй, казак с царской мордою!
Монах влюбился
От добра добра не ищут.
— Ты куда? «Где ветер свищет,
и ломает паруса
лишь вода, вода, вода!»
— Не туда тебе, рыбак,
хлипковата лодка так.
«Я плыву, ты не мешай,
корабеле ходу дай!» —
так монах сам с собой разговаривал
и от брега родного отчаливал:
не за рыбой он в путь пустился,
к нему в голову чёрт просился.
«Видно что-то не так», —
начал думать монах.
А захотелось служке божьему счастья:
влюбился он, вот несчастье.
И другого пути не нашёл,
как в лодочку прыг и пошёл,
погрёб, трусливо сбегая:
«Нельзя мне!»
— Не понимаю!
От добра добра не ищут.
Но ветра во поле свищут,
и ломает паруса
лишь сама свята душа.
Царь и кобзарь
Не забудем, не забудем,
не забудем, не простим!
В нашем городе гуляет
самый главный господин —
это царь-государь.
А ты, нищий кобзарь,
не стой, уходи,
у тебя на пути
одни беды да тюрьма.
Плюнь, коль я не права!
Гой еси, гой еси,
перевелись на Руси
все законные дела.
Плюй не плюй, а я права.
Не забудем, не забудем,
не забудем, не простим:
в нашем городе прижился
самый главный господин —
это царь горох,
царь горох-чертополох!
А ты, кобзарь,
хочешь сядь, а хочешь вдарь
по своей больной судьбе,
у тебя дыра везде.
Эх, кобзарь-кобзарёк,
тебя царь уволок
в самый дальний уголок,
посадил под замок.
И теперь ты посиди,
пока пляшут короли,
пока пир идёт горой,
хочешь ляг, а хочешь стой
под дыбой, дыбой,
под двумя, а не одной!
А певцу герою
плохо под дыбою:
и ни ойкнуть, ни вздохнуть.
Как же дальше своё гнуть?
Не забудем, не забудем,
не забудем, не простим!
Как мы пели, так петь будем.
Беды в песни воплотим!
А храмы залижут свои раны
Храмы, храмы, храмы,
храмы — золочёны купола.
Русь ходила голой, драной,
но на храмы медь несла!
Охраняем храмы, храмы,
храмы — белая стена.
Зализав военны раны,
возведёт храм голытьба!
Старый, древний спит князь-город,
дремлет мёртвый Киев-град.
Хуже нету той неволи —
церкви битые стоят!
Апанасу игумену
нету плоше той беды:
половецкие зверины
все иконочки сожгли!
Сел и плачет. «Деда, что ты?»
— Ничё, детонька, иди.
Дед ты, древний Апанасий,
муку внуку расскажи!
Хата цела, бабка ждёт,
муженёк всё не идёт.
Целил, метил старый дед,
руки-крюки: «Нож нейдёт!»
Ты не плачь, не рыдай,
лежи на печке, дни считай.
Придут хлопцы, засучив рукава
и иконы, образа
вырежут, раскрасят,
развесят — храм украсят!
Заблестит церква, засияет,
мало ей будет, добавят:
на позолоту скинутся
и дальше двинутся
Русь отстраивать!
Не надо жинку расстраивать,
дед Панас,
война не про нас,
про нас пир горой!
Иди в огородик свой,
там репа сиднем сидит,
на тебя страшенно глядит:
срывай да ешь,
пока рот свеж.
А храмы, храмы, храмы,
залижут свои раны,
и колокольный звон:
«Динь-дон, динь-дон, динь-дон!»
Молодой да старый дурак
Молодой дурак и старый дурак.
А на родной земле да всё не так:
на родной земле — не косари,
на родной земле — гниль, пустыри.
Молодому дураку, ой, не терпится
на печь залезть, с мамкой встретиться.
А у старого свербит,
душа горечью горит:
— Земля