Заблудший ангел - Патриция Райс

Однако, уходя, он оставил на подушке Доры золотое кольцо своей бабушки.

Солнце светило вовсю, когда она проснулась. Дневной свет струился сквозь тонкие занавески спальни. И, еще не открыв глаза, Дора уже знала, что Пэйс уехал.

Она старалась заглушить ощущение страшной пустоты, нараставшей внутри. Дора не желала предаваться горести. Она ведь знала, что они могут быть вместе лишь очень короткое время. Но привычка сдерживать свои чувства на этот раз Доре изменила, и она ничего не могла поделать с нахлынувшей болью в сердце.

Открыв глаза, Дора увидела рядом сверкающее на солнце кольцо и едва не швырнула его через всю комнату. Она достаточно хорошо знала Пэйса, чтобы понимать: кольцо ничего не значит. Оно ничего не обещает. Это просто игрушка, средство смягчить угрызения совести. Дора и не думала обвинять его в том, что он ей заплатил. Он не настолько груб. Он хотел что-нибудь подарить, а под рукой не оказалось ничего другого. Этот глупец думал, что она обрадуется.

Ничто на свете не может ее обрадовать. Она разрешила ему использовать ее тело, и неоднократно, исключительно из желания доставить себе удовольствие. Она уже не могла уверять себя, что отдалась ему, желая спасти его от смерти. Она понимала, что если опасность и существовала, то теперь с этим покончено. Она хотела, чтобы он остался, и она могла заключить его в свое лоно, снова зажить настоящей жизнью. Ну что ж, он в этом преуспел. Она была жива и так страдала, что легче, кажется, умереть. Она даже плакать больше не могла. Чувства были настолько напряжены, что Дора свернулась клубочком в надежде перетерпеть боль, как будто это боль физическая.

Он уехал.

Дора стиснула в руке кольцо и тихо заплакала. Тело сотрясалось от подавленных рыданий. Постель пахла им, но как только она постирает простыни, запах исчезнет. И вот тогда Пэйс действительно покинет ее, скроется из виду. Уже никогда она не почувствует, как его грубые руки ласкают ее грудь, никогда не услышит звук его низкого голоса, нашептывающего соблазнительные слова ей на ухо, никогда не увидит, как блестят в солнечном луче его каштановые волосы. И никогда он уже не обнимет ее и не ранит поцелуем ее губы.

Дора не знала, как выдержит эту боль. Она пронзала ее словно пламя. Будь он проклят за то, что так с ней поступил. И проклятие ей самой, раз она позволила все это.

Наконец Дора сползла с постели. Внизу живота очень болело, он взял ее так грубо. До Пэйса она не имела ни малейшего представления о том, как мужчина может вести себя с женщиной. Все случившееся казалось Доре невероятным. Три потрясающие ночи она утопала в физическом наслаждении. Возможно, эти ночи уже никогда не повторятся.

Ей было трудно снова войти в образ деревянной куклы, которую все в ней видели и вновь ожидали увидеть. Впервые в жизни, с тех пор как она облачилась в серый квакерский цвет, она буквально возненавидела грубую ткань. Она знала, что богатые квакершы носят шелка, но ей сейчас и этого было бы мало. А хотелось ей надеть платье пурпурного цвета. И еще ей хотелось, чтобы ее кожу овевал прохладный ветерок. Она желала раствориться в летней жаре, может быть, она заменит ей жар его тела.

Доре не оставалось ничего, как одеться и вернуться в Большой дом, не опоздав к обеду, и извиниться за опоздание, не входя в объяснения. Никто и на минуту не задумался о таком странном совпадении, что она исчезла на целый вечер, ночь и половину дня, того самого, как уехал Пэйс. Если ей требовалось бы еще одно доказательство своей невидимости, этого безразличия было бы достаточно.

На следующий день газеты вышли с кричащими заголовками о том, что в битве у Атланты погибло несколько тысяч человек.

Начало декабря 1864 года

– Будьте вы прокляты, разбойники желтопузые, не имеете вы права забирать моих лошадей. Вы уже на все наложили свои жадные лапы, но прежде, чем вы лошадей возьмете, я вас всех поубиваю. Я их вырастил собственноручно, лучше во всем штате не сыскать. И не позволю каким-то янки запрягать моих лошадей в фургоны.

Дора прижала руку к заболевшему желудку, прислушиваясь к словам, доносившимся из центрального холла. Карлсон Николлз пребывал в предапокалипсическом состоянии с тех пор, как армейские чины выпустили пропуска на выезд для всех еще остававшихся на фермах рабынь и их детей якобы для возможности навещать своих мужей и отцов-солдат. Женщины так и рвали из рук пропуска и уезжали, и возвращались, когда им вздумается, хотя на большинство поездов и пароходов их не пускали из боязни репрессий. Заполучив пропуска, женщины могли наведаться также на соседние фермы, когда им этого хотелось. Карлсон жаждал задать им всем хорошую порку. И слыша его неистовую ругань, Дора опасалась выйти из дома, чтобы узнать о новом надвигающемся на них несчастье.

Однако возглас, суливший отправить всех в ад, вдруг внезапно прервался на середине. Послышался чей-то незнакомый встревоженный голос, и Дора поспешила через холл на веранду.

Карлсон стоял на коленях, схватившись за грудь. Лицо приобрело землистый оттенок, он с трудом дышал. Рядом были трое солдат в синих мундирах, очень взволнованные, а четвертый побежал за водой к колонке. Военные облегченно вздохнули при появлении Доры.

– У вашего отца такой вид, будто он всерьез заболел, мисс. Давайте мы поможем внести его в дом.

Дора кивнула и открыла дверь пошире, чтобы они могли пронести Карлсона, чему тот противился изо всех сил, но он уже не мог стоять. Наконец он отчаянно вскрикнул, поняв, что ничего не может, и потерял сознание.

– Джем, съезди-ка за врачом, – приказал один из офицеров. – Он выглядит очень неважно. Не хватает нам, чтобы эти мятежники завопили, будто мы убили их старика.

Дора провела военных наверх, в свободную спальню. Вряд ли прилично будет отнести его в комнату за кухней, к любовнице. Один из военных побежал за врачом, трое других с трудом донесли грузное тело Карлсона до постели. Положив его, они стали снимать со старика сапоги, а Дора поднесла ладонь к его виску и стала считать пульс. Он был слабый.

– Джем доставит доктора, мисс. Сожалеем, что все так получилось. Мы просто исполняли приказ.

Офицер в синем мундире держал шляпу в руках. Вид у него действительно был виноватый. Но этого недостаточно! Все эти месяцы, с тех пор как Пэйс научил ее чувствовать, ее эмоции пребывали в хаотическом беспорядке, и сейчас раздражение взяло верх над страхом, и она резко ответила:

– Знаю, однако вы не должны отнимать у нас все наше имущество и думать при этом, что мы сумеем пережить зиму. Вы знаете, как сильно мы пострадали, когда генерал Бербридж издал приказ, чтобы мы продали всех свиней. Да, я знаю, что вы должны есть и что генерал боялся, как бы излишки продовольствия не оказались в руках мятежников, но цены были просто грабительские. Мы едва можем заплатить налоги. А теперь вы хотите украсть наших лошадей, лишив нас всякой возможности возместить потерю. Не понимаю, почему только мы должны приносить жертвы. Неужели ваши семьи отдали все, что имеют, ради этой войны?