Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Так как наша зала дома была недостаточно велика для танцев, то бал устраивали в гостинице «Дрезден». Мужчины раздевались внизу в общей передней, дамы в шубах поднимались наверх в отведенную им комнату, где наши горничные, приехавшие с нами, разоблачали их, оправляли их туалеты перед большим зеркалом, ярко освещенным по бокам двумя канделябрами. Старушки привозили в картонках чепцы с лентами, молодые дамы — искусственные цветы и перья, которые они прикалывали к корсажу или к волосам… Мы, дети, раздевались тут же. Сестры, оправив нам платья и свои прически, бросили последний взгляд на себя в зеркало, взяли нас за руки и пошли по длинному коридору в залу. Вот сейчас я увижу бал. Но в полутемной гостиной, в которую мы вступили по мягкому ковру, никого не было. «А где бал?» — спросила я. «Он будет в зале», — улыбнувшись, сказала сестра. «Прикажете зажигать?» — спросил лакей мою мать. «Нет, подожди, только прикройте фортки, а то холодно». И правда, было очень холодно. Сестры накинули на себя свои sorties de bal [69], на нас надели пуховые платки. Мать моя в столовой распоряжалась около буфета, показывала, куда ставить цветы, привезенные из садоводства… Старшие сестры ей помогали, а мы, маленькие, бегали за ними. Я была страшно разочарована, бала нет, бала мы не увидим. Было холодно и скучно в пустых комнатах. Наконец дверь открылась, первые гости — дяди: Сережа и Володя. Оба молодые, красивые, веселые. Мы их очень любили. Я бросилась к ним навстречу. «Сестра, — громко сказал дядя Сережа, подходя к матери и целуясь с ней, — мы первые». — «А мама и Лида?» — «Сейчас будут, это Володя торопился, он дирижирует у вас и все боялся опоздать»… Володя, протерев стекла своего пенсне и перецеловав нас всех от мала до велика, тотчас же подошел к столу, на котором лежали котильонные принадлежности{32}. Сестры показывали ему подушки с приколотыми на них орденами и разными значками, бутоньерки из живых цветов, ленты с бубенцами. «Кузины, — говорил он, низко наклонившись над столом и рассматривая вещички, — я придумал новый тур в мазурке…» Тут дверь в гостиную растворилась и вошел небольшой стройный брюнет с огромными черными глазами. Он остановился в дверях и, держа свой кляк в руках, сделал общий поклон. «M-r Финокки, je vous attendais» [70],— сказал Володя, здороваясь с ним. Это был лучший в Москве тапер-итальянец. Дядя Володя повел его к роялю в углу залы. Финокки положил свой кляк в сторону, поднял крышку рояля и быстрым движением, приподняв фалды фрака, опустился на табурет и пробежал пальцами по клавишам. «После первой фигуры мазурки, — говорил дядя Володя, склонившись над музыкантом (Финокки заиграл мазурку), — вы неожиданно перейдете на вальс, как только я сделаю вам знак». — «Bene, bene» [71], — покивал своей красивой головой Финокки и заиграл вальс.

Стало очень приятно, лакеи зажигали свечи в канделябрах и люстрах, зал стал нагреваться, запахло цветами. Теперь дверь уже все время растворялась, впуская прибывающих гостей. Пожилые оставались в гостиной, рассаживаясь на диване и в креслах около моей матери. Барышни и кавалеры проходили в зал, где гуляли с сестрами в сопровождении кавалеров или садились на стоящие по стенкам залы стулья. Большинство барышень были в белых кисейных или тюлевых платьях, кавалеры все во фраках. Дядя Володя носился между гостиной и залой, представляя дамам кавалеров, знакомя танцоров между собой, легко скользя по гладкому паркету, несмотря на свою рослую и полную фигуру. «Valse, s’il vous plaît! — вдруг закричал он в сторону Финокки своим зычным, приятным голосом. — Valsons, mesdames et messieurs!» [72] — и затем, застегнув поспешно перчатки на руках, подхватив меня, закружился в вальсе скоро-скоро. «Самая маленькая дама с самым большим кавалером», — сказал он ласково и пронес меня на руках, приподнимая над полом, я тщетно старалась делать па, но ноги мои повисли в воздухе, и, приподняв еще выше, дядя посадил меня на стул.

У меня кружилась голова, я еле могла передохнуть. Как весело, как хорошо! Начинается настоящий бал! В зале стояли веселый говор, смех, запах духов. Пары кружились, юбки дам раздувались, и когда они опускались на стул, юбки их ложились на соседний стул или на колени сидящего на нем.

«À vos dames de la première — опять раздался на всю залу голос дяди Володи, он перебегал от пары к паре. — Invitez vos vis-à-vis» [73]. Уже проиграли ритурнель кадрили, мужчины натягивали на руки белые лайковые перчатки, стоя за стульями своих дам, когда все головы вдруг повернулись к дверям.

В дверях залы остановились две высокие женские фигуры в светлом, за ними виднелась маленькая в темном закрытом платье. «Это сестры Сабашниковы и их англичанка miss Besson»{33}, — сказал мой брат своей даме, сидящей подле меня. «Какие необыкновенные», — подумала я. И мне показалось, что это было общее впечатление. Барышни прошли несколько шагов по направлению к моей матери, сидевшей в дверях гостиной, в кружке пожилых гостей, и, низко склонившись перед ней, сделали глубокий реверанс. Мне показалось, что в зале наступила тишина от всеобщего восторга перед изяществом этого поклона. «Это принцесса, это волшебница», — думала я, не спуская глаз с более высокой фигуры с темными косами, лежащими на ее голове, как корона. На обеих сестрах были одинаковые платья из бледно-желтого шелка с коричневой бархатной отделкой. На груди неглубокий вырез à cœur (треугольником), полукороткие рукава, длинные замшевые перчатки в цвет платья. Мои сестры тотчас же подошли к ним, представляя им кавалеров. Те повели их под руку, отыскивая для них стулья. Оставался один стул, на котором сидела я. Я тотчас вскочила и подвинула его ей. О счастье, это была та высокая, та принцесса. «Мерси, — сказала она, — мы сядем вместе. Уместимся?» Она улыбнулась и, наклонившись, поцеловала меня. «Меня зовут Нина, а тебя как?» Но ей тотчас же пришлось встать, началась первая фигура кадрили. Она положила мне на колени свой веер, круглое опахало из страусовых перьев. «Подержи, пожалуйста». Я прижала его к себе, трепеща от восторга. Я сжимала его изо всех сил, не смея поцеловать, и, не отрываясь глазами, следила за ней. Нина — какое странное имя, я никогда не слыхала такого, оно необычайно, как все необычайно в ней. Когда она возвращалась на свое место, на «наш» стул, то брала свой веер у меня из рук с какой-то невыразимо нежной улыбкой. Все ее движения были исполнены пленительной грации. Ее взгляд смотрел как будто откуда-то издалека, голос ее был почти беззвучен, движения замедленные, но плавные, поступь царственная. Она была какая-то совсем особенная, ни на кого не похожая. «Это принцесса, это волшебница!» — говорила я про себя.