Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Через несколько дней я слушала ее. И это устроилось неожиданно просто. Маргарита позвала нас сверху, может быть, по желанию Нины Васильевны, и посадила нас в зале, когда Нина Васильевна уже сидела за роялем. Она играла уже как настоящая артистка. Моя учительница музыки еще раньше рассказывала мне, что Нина Васильевна ученица Клинтворда (ученика Листа), и если бы она была в консерватории, то была бы первой. Меня это нисколько не удивило. Конечно, она всюду первая, она лучше всех, она несравненная. Я не знала, что она играла, но чувствовала, что играет она замечательно. И я была поражена ее видом за роялем. Она сидела очень прямо на табуретке, почти неподвижно, только изредка легко склонялась над клавишами, как бы прислушиваясь к звукам, которые извлекала из инструмента. И тогда она составляла единое целое с роялем, что-то неотделимое от него. Когда она кончила первую вещь, то не обернулась к слушающим, не заговорила. На просьбы сестер сыграть еще то-то и то-то она сейчас же заиграла. После второй вещи нас услали спать. Я так и не видела ее лица в этот вечер.

Нине Васильевне было 17 лет, мне — 11. Разница в те годы огромная. Она уже кончила учиться, выезжала, носила длинные платья, прическу. А я, стриженая, в фартуке, пребывала в детской. Но каждый раз, когда она приезжала к сестрам, я ухитрялась ее видеть, и каждый раз она замечала меня и говорила мне что-нибудь ласковое. У нас в доме ее все любили, начиная с нашей строгой матери, отзывавшейся о Нине Васильевне как о «скромной и достойной девице», до моего маленького брата Миши, который, как и я, всю жизнь оставался верен своему детскому восторженному чувству к Нине Васильевне.

С годами, но очень медленно, эта разница лет между нами начала сглаживаться. Мои старшие сестры, близкие по возрасту Нине Васильевне, повыходили замуж в те годы. Маша была слишком юна для Нины Васильевны, я тем более. Самая старшая сестра, Саша, не могла быть ей подругой, так как Нина Васильевна почитала ее как старшую и благоговела перед ее умом и серьезностью.

Казалось, мы неминуемо должны будем перестать видеться, и я уже начала мучиться грозящей мне разлукой, когда вдруг наши отношения с Ниной Васильевной приняли совсем новый оборот. Это произошло благодаря моему сближению с ее братом Федей. Дружба эта возникла по инициативе Нины Васильевны и усиленно ею поддерживалась в продолжении многих лет.

Когда сестры Сабашниковы познакомились с нами, они уже потеряли родителей. Во главе семьи осталась Екатерина Васильевна, старшая сестра Нины Васильевны. Обе сестры любили своих младших братьев и заботились о них. Тогда Феде было 11 лет, он был старше меня на год, Мише — 8, Сереже — 6.

Как-то раз, в праздник, Нина Васильевна привезла к нам своих братьев. Федя, красивый стройный шатен, с синими глазами, как у его сестры Нины (что я тотчас же заметила), — шаркнул, низко склонив голову передо мной, как кавалер, и отошел к братьям. «Мне очень бы хотелось, чтобы ты подружилась с Федей, у вас с ним много общего», — сказала Нина Васильевна. «А теперь займись, пожалуйста, маленькими, они очень смущаются в гостях». — «Сейчас», — сказала я с восторгом, что я могу сделать что-нибудь для нее. Я поцеловала мальчиков, неподвижно стоящих в гостиной в своих черных бархатных курточках, и, взяв их за руки, повлекла за собой в детскую. «Wohin denn, Kathe, nicht so sturmisch!» [75] — кричала мне вдогонку наша немка. В комнате братьев, куда я привела мальчиков, Федя рассматривал наши книги и игрушки. «Мы будем играть в войну, хотите?» — спросила я мальчиков и, не дожидаясь их ответа, принялась устраивать поле сражения. В двух противоположных углах комнаты я нагромоздила на полу толстые тома книг в переплетах. «Это крепости, а это пушки», — сказала я им, показывая маленькие круглые мешочки, набитые песком. Это были снаряды моего изобретения. «В солдат их катят по полу, в крепости бросают». — «А у нас пушки, из которых стреляют ядрами, много удобнее ваших», — заметил мягко Федя. Какой приятный голос, совсем как у сестры, подумала я, а Феде сказала: «Это все равно. И не говори мне „вы“, я с мальчиками всегда на „ты“. Становись против меня с Алешей и Мишей, а я буду против вас с твоими братьями», — командовала я. «Партии не равны, Сережа мал, он не сумеет», — возразил Федя. «Все равно, я буду играть за него». Я разделила оловянных солдатиков поровну, и мы расставили их. Толстогубый Миша Сабашников не сводил с меня глаз и беспрекословно исполнял мои приказания. Но, к моему изумлению, выиграла не я, как обыкновенно, а Федя. «Я говорил, партии не равны», — скромно повторил он, забирая себе моих солдат.

Играли мы долго и весело, и гости уезжали от нас неохотно. Нина Васильевна, видимо, была довольна, она несколько раз поцеловала меня на прощание. И когда ее братья прощались с нами, она сказала: «Теперь Катя приедет к нам с братьями».

Но меня не взяли, когда Алеша с Мишей поехали к Сабашниковым. Вернувшись от них, братья рассказывали мне чудеса об их доме и игрушках. У Феди специальный стол для игры в солдаты. Большие настоящие крепости с подъемными мостами, солдат сотни, не счесть… У Сережи лошадь огромная, как настоящая. А у Миши тир. Стреляют настоящими стрелами. Попасть в цель очень трудно. Федя раз попал, но только в черный круг, а не в точку. «Вот бы я всадила стрелу прямо в нее», — вздохнула я.

В дом к Сабашниковым я попала только через год, на елку, которую Нина Васильевна устроила для нас, детей.

О великолепии дома Сабашниковых на Арбате много говорили в Москве. Его строил архитектор Каминский, тот самый, что построил часовню на могиле отца.

Я слышала об этом доме от старших сестер и братьев, которые там часто бывали и на балах, и запросто. Там была огромная красная шелковая гостиная, в ее простенках полно старой китайской живописи, бесценные произведения искусства. Затем светло-голубая гостиная поменьше, там мебель была вывезена из какого-то исторического французского дворца. Ковры Обюссон, на которых были изображены басни Лафонтена. Там же стояли севрские вазы, подобные версальским, единственные в Европе. Столовая светлого дуба с деревянным резным потолком, такими же стенами, украшенными деревянными художественными скульптурами. Зала белая с колоннами, с белою мебелью, с бледно-голубыми занавесями на окнах и дверях. Между колоннами небольшие хрустальные люстры со свечами.

Из залы две высокие двери черного дерева вели в кабинет с темно-зеленой бархатной мебелью. Зимой в высоком камине черного мрамора ярко горели огромные поленья. На камине и на столе тяжелые бронзовые лампы, канделябры и другие тяжеловесные украшения из бронзы. Перед камином лежала шкура льва с огромной головой, в раскрытой пасти которой сверкали оскаленные зубы. Известный путешественник Миклухо-Маклай, когда бывал у Сабашниковых и рассказывал им о своих путешествиях, всегда лежал на этой шкуре перед огнем.