Возвращение - Дзиро Осараги

Кёго промолчал.

— Я не знаю, желает ли этого Томоко, но коль скоро вы вернулись в Японию, разве это возможно, чтобы она продолжала жить в моём доме?

— По-моему, здесь нет никакого повода для беспокойства.

— А почему нет? — спросил Оки холодным, пронзительным голосом.

— Я занимаюсь воспитанием молодёжи, господин Мория, и не хочу, чтобы в моём доме произрастали зёрна скандала. Конечно, если бы вас не было в Японии, то всё выглядело бы по-иному. Я просто подобрал несчастного ребёнка на улице и позаботился о нём. Но сейчас вы здесь, и дело приобретает другой оборот. Разве вы не понимаете этого?

Внешне Кёго продолжал сохранять спокойствие. Он хорошо понял истинный смысл высказываний Оки и испытал невидимую пощёчину, хотя выражение его лица не изменилось. Оскорбление только придало ему силы, и он держал свои чувства и слова под жёстким контролем.

Оки рассмеялся со сдержанным дружелюбием.

— В этом всё дело, господин Мория. Вам не кажется, что вы вели себя безответственно?

«Должен ли он извиняться?» — спросил сам себя Кёго и уныло склонил голову.

— Вы говорите правильно. Мне нечего сказать в своё оправдание.

— Ты опять пытаешься убежать. Это непростительно с твоей стороны. Если бы ты любил свою дочь, то не подумал бы возвращаться. Разве не так? На твоём месте я бы поступил только так! Как бы я ни хотел вернуться, я бы не сделал этого.

Оки всё больше распалялся. В стремлении подавить Кёго его голос незаметно для него самого приобретал всё более внушительный и презрительный тон, характерный также и для его научных диспутов, которые он вёл со своими противниками.

— В нынешних условиях Япония, потерпев поражение в войне, не может воспрепятствовать возвращению различного рода беженцев, и они с триумфом возвращаются. У меня нет возражений против коммунистов и пацифистов, которые имеют свою идеологию и доктрины, за которые и пострадали. А что касается вас… Вы назвали себя умершим человеком, но это не даёт вам никаких привилегий в послевоенной Японии.

— Господин Оки, — Кёго впервые заговорил после долгого молчания. Он был бледный, но спокойный. — Вы совершенно правы.

— В таком случае возникает вопрос, что вы собираетесь делать? Вы что, вернулись для того, чтобы внести свой бесценный вклад в восстановление нашей разрушенной страны?

Его голос был полон насмешки.

— Ничего подобного. Я не обладаю подобным преувеличенным самомнением. Я абсолютно бесполезный человек. Не говоря уже о стране, нет в мире человека, который бы сожалел, если бы меня не было. Да, это так.

Действительно, так. Однако вы сказали, что я наношу вред репутации профессора Оки… Этого я не сознавал. В самом деле, я значит, не только бесполезный, но и вредный человек. Но что я всегда делаю, так это проявляю осторожность, чтобы не навредить и не помешать другим. Я избегаю дневного света, не показываюсь в общественных местах и особенно не встречаюсь с людьми, которые знают меня как Кёго Мория. В этом вы можете доверять мне.

— Однако…

— Подождите. — Голос Кёго был громче. — Я покойник. Труп приносит несчастье тем, кто к нему приближается. И зная это, как вы можете послать Томоко ко мне? Вам её совершенно не жаль?

— Но разве она не твоя дочь? — жестоко и резко сказал Оки.

Кёго пристально и, не моргая, смотрел на него. Оки сбросил свою маску и показал своё нутро. Он не любил Томоко. То, что он сейчас сказал, ясно говорило об этом. У него не было перед ней обязательств, так как она была не его дочь. Но Кёго об этом так не думал. Его одинокая жизнь сделала в его глазах различие между его детьми и детьми других менее резкой. Эти мысли неожиданно вызвали в нём вспышку родительской любви к Томоко и, хотя внешне он сохранял самообладание, внутри у него всё бурлило.

— Её мать не отпустит её, — сказал он, насколько мог, спокойно. — Вы обсудили с её матерью то, что сейчас говорите?

Раздражение пробежало по лицу Оки.

— Нет, — сказал он без дальнейших объяснений.

— Значит, это ваше собственное…

— Конечно. Это моё собственное мнение. Но я сомневаюсь, что кто-нибудь дома будет возражать.

— Однако…

— Никаких однако. Это моё решение. Я это я, и я выполняю миссию воспитания человечества. Я уже не преподаю в школе, но моя последняя работа это воспитание общества.

— Понимаю, — резко сказал Кёго. — Но Томоко об этом ничего не знает. Она невиновна. Конечно…

— Мория, к тебе ещё не приходили странные люди? Ты говорил о трупах и несчастьях, которые они приносят. А ты не замечал, что есть люди, которые притаились и ждут, когда всё это можно разоблачить?

— Ничего подобного!

— Из этого получится великолепная газетная сенсация. Бывший офицер военно-морских сил, который растратил служебные деньги и, заметая следы, исчез за границей, спустя десять лет после окончания войны вернулся в Японию. Если журналисту удастся получить интервью у этого человека, оно будет помещено на самом видном месте в газете.

Один из них недавно был в моём доме. Он слышал, что ты якобы вернулся и хотел узнать, где тебя можно найти. У меня есть друг в руководстве этой газеты, и я смог замять эту историю. Но если какая-нибудь скандальная второсортная или третьесортная газетёнка разнюхает это, то даже я не смогу что-нибудь сделать. Невозможно предсказать, когда и где эта история может просочиться. Если я вдруг случайно проговорюсь сегодня и в газете узнают, что это с тобой я говорил в их приёмной комнате, то даже тебя они не отпустят. С журналистской точки зрения ты имеешь все данные для того, чтобы из тебя сделать современного героя. И их будет интересовать не только твоё экстраординарное прошлое, но также твои оценки Тихоокеанской войны и твои взгляды вообще по вопросам войны и мира. Читатели любят подобные истории. Это глупо, отвратительно и достойно презрения, но японскому народу это нравится. Это будет великолепно. Сбежавший Кёго Мория станет героем нашего времени.

Возбуждение Оки росло с каждой воображаемой им подробностью. Затем он отвернулся и воскликнул:

— Я попал в беду. Я в отчаянии.

— Я вас понял, — с сочувствием сказал Кёго, однако выражение его лица постепенно становилось всё более уверенным. Он почти улыбнулся последним, видимо, спонтанно произнесённым словам Оки «Я попал в беду. Я в отчаянии». Они выдали его как эгоиста, который мог говорить и думать только о себе, и именно для него присутствие Кёго в Японии было тревожным и нежелательным. Томоко и Сэцуко не имели к этому никакого отношения.

— Я, действительно, настолько хорошо известен?

— Ты что, смеёшься! — Казалось, что Оки был готов броситься на него. — Ты думаешь, что я это всё выдумываю?

Оки пришёл в сильное душевное волнение. Перескакивание от одной идеи к другой, что обычно оживляло его статьи, происходило сейчас с ним самим. Создав в пылу спора опасность возникновения газетной шумихи, он сейчас был вынужден довести её до логической крайности. Чисто воображаемая угроза уже казалась ему абсолютно реальной и неизбежной.

— Этот газетчик приходил ко мне несколько раз. Странно, что он не был у тебя.

— Если бы он и пришёл, то ничего бы у меня не узнал. По крайней мере, то, что вас так беспокоит, — спокойно сказал Кёго и затем разразился смехом.

— Их что может интересовать моё мнение о войне на Тихом океане и вообще, о пацифизме? Я нахожу это смешным. Это абсурд.

— При написании статьи они обычно вставляют подобные вещи, чтобы показать в доброжелательном свете того, о ком они пишут. Это своего рода любезность.

— Серьёзно? Любезность? Я не буду плясать под эту дудку.

— Тем не менее…

— Господин Оки, я думаю, вам не о чем беспокоиться. Абсолютно не о чем. Я обещаю вам. Я до сих пор оставался в тени и не появлялся в общественных местах. Я так и буду продолжать.

— Ты недооцениваешь журналистов.

— Вы хотите сказать, что я не смогу вечно скрываться? Однако… — Улыбка так и вырвалась у него изнутри. — Мне всё равно, даже если они найдут меня.

Ему нечего было бояться. Это Тацудзо Оки дрожал и был в ужасе, ибо его приучило к этому японское общество. Он никогда не смог бы обрести в нём свой теперешний авторитет, если бы не стремился добиться одобрения со стороны других и утвердиться в глазах общественности. Кёго поднял голову. Жизнь скитальца настолько закалила его, что ему некого было бояться, кроме самого себя. Но сейчас он был в замешательстве, ибо его одиночество было под угрозой. Была Томоко. Была Сэцуко. Он хотел бы остаться один, но он не мог не учитывать, что он оказывает влияние на жизни других. Его мощные крылья ослабли, и это случилось только потому, что он вернулся в Японию.

Он взглянул на Тацудзо Оки, который пытался сохранить своё достоинство, и ему показалось, что перед ним сидит маленький истощённый человек, заслуживающий сочувствия, хотя, в действительности, это был Кёго, который был вынужден отступить.