Блокада Ленинграда. Дневники 1941-1944 годов - Коллектив авторов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Старшина говорит: «Неси белья сдавать». Я снес и других послал. Еще в кубрике я надел свое белье и уже в вещевом мешке нес сдавать. Там все поодиночке сдал старшине. Он записал. Потом завязал мешок и велел мне расписаться, где было записано количество сданного. Итак, я наполовину стал гражданским. Потом нас повели к начальнику курса и не найдя его – обратно. Там подождали В. 3-ма и с вещами своими пошли.
На третьем этаже в комнате лейтенанта уже было двое отчисленных. Один Т-ко, лейтенант, бывший в армии, потом демобилизованный А-ко, 24 года рождения, В. 3-м – 22-го, П-в – 23-го, Д-й – 24-го и я – 25-го. Немного погодя пришел старший лейтенант. Потом пришел мичман, потом уже нас повели.
Повел мичман. Привел к воротам Балтийского экипажа, так как когда списывают из училища, то всегда в экипаж, а оттуда у кого года подходят – в армию, у кого нет – домой или еще куда. У ворот пропускных долго ждали, пока выпишут пропуск. Все время из ворот выходили и входили отряды или с фронта, или направляющиеся туда, или расформированные по частям. С нами ждала еще группа красноармейцев, пришедших с фронта.
Я был в летнем пальто, в кепке, в тесных ботинках, в руках чемоданчик, папка с тетрадями и книгами. Замерз. Все время прыгал. Наконец мичман принес пропуск. Уже по знакомому двору, раньше мы здесь проходили медкомиссию при поступлении в училище, прошли на место назначения.
По темной лестнице, то и дело спотыкаясь, поднялись на третий этаж, нас принял командир взвода, младший морской лейтенант.
В обшарпанной комнате, сразу у двери за столом сидел дневальный, еще мальчишка на вид. Налево за печкой бачок с водой, а немного подальше стол с газетами и брошюрами. В комнате пусто, и только редко без оружия пробегали моряки, дежурные. Во второй большой комнате на нарах лежали пришедшие кто с фронта, кто мобилизован, и были в морской форме. Большинство переодетые моряки, так как это морской пересыльный пункт КБФ.
Нам велели разместиться в смежной комнате. Там та же история. Потом построились, зарегистрировались. Ужин нам не дали, так как в аттестате нас обманули, написав, что удовлетворены по 4 число включительно, а мы только пообедали, но хлеб был получен на весь день. Часа два бродили, читали, осваивались, клянчили насчет ужина. Наконец добились своего. Старшина сказал:
– Пойдем в столовую, если там остался суп, то получите, ведь на вас был не заявлен расход на сегодня.
Столовая была в соседнем здании. Строем зашли в прихожую. Постучались, узнав о том, что стучит старшина, нам открыли. За первый стол сели десять человек. За второй – шесть человек, в том числе и я. Подали чашки, но ложек не дали. Ждали, чем покормят. Принесли чумички и по бачку супа на стол. Бачок полагался на десять человек. Мы же разлили на шесть, досталось по блюду. Ложек не было, и кто пил, кто ел чумичкой, я ел маленькой ложкой.
– Подождите! – моргает нам как бы старшина. – Пошли хлопотать насчет хлеба, может, принесут.
Хлеб принесли и раздали также. Я успел взять два куска по сто граммов. Потом еще попросили добавку супа. В общем, поели хорошо.
В казарме было не тепло и не холодно. Нас построили возле нар, каждому закрепили место. Мы еще долго бродили, все узнавали насчет комиссии и что с нами будет. Фронтовики часто спрашивали, с какого года – я отвечал. Некоторые спрашивали, думая, что мобилизованы, и качали головами:
– Вот таких маленьких теперь берут.
Но мы объясняли, и тогда получали ответы:
– 25-й год отпустят домой, 24-й подумают, 23-й отправят с маршевой ротой.
Спать на нарах неприятно. Жестко, холодно. Ночью была тревога, и мы спускались в бомбоубежище. Я там приткнулся на нары и спал.
5 декабря.
Утром в шесть часов была проверка и чай. Сто грамм хлеба, двадцать граммов сахара и чай ждали около двух часов. В казарме нельзя было ничего оставить, потому что украдут, и я таскался с вещами в столовую. Днем тоже держал их на виду.
Около двенадцати обедали: сто грамм хлеба, суп тресковый и из манной каши по полблюда, полповарешки гороховой гущи на второе.
Когда днем я грелся у печки, пришел лейтенант и сказал, чтобы мы трое написали рапорт на имя начальника экипажа о демобилизации по случаю того, что наш год не призывался. В. 3-ну и П-ву дали по три анкеты, так как брали в армию. Комиссия спросила их:
– На что жалуетесь?
Если жалоб нет, то годен. Только один Т-ко как бы отделился от нас. Он не хотел на фронт, хоть и младший командир. Устроился в специальный отдел. Этот проныра целый день бегал по начальству и нашел теплое местечко.
Мы написали рапорты. Около четырех часов нас водили в санпропускник, находящийся рядом, где мы хорошо помылись. На ужин дали сто грамм хлеба и суп. Вечером нас позвали к командиру роты. Мы пришли, постояли. Он оделся, велел оставить вещи и повел к командиру экипажа, полковнику. Это было недалеко. Прошли несколько комнат, коридоров. Везде бегали политруки, лейтенанты, краснофлотцы и др.
В комнате рядом с комнатой полковника печатали на машинках несколько человек. Командир роты разделся и стал ждать. Мы сели. Немного позже наш старший лейтенант прошел к полковнику, откуда неслись веселые звуки музыки. Наконец вышел полковник. Все встали. Он подошел к нам, кое-что спросил, какое образование имеем, какого года рождения, и попросил на нас документы. Полковник имел солидную тушу и заметное брюшко, длинный нос, блестящую лысину. Вообще фигура была внушительная и вместе с тем отталкивающая, пугала. На груди был орден Красного Знамени и медаль «20 лет РККА». Он был в синем мундире. Прошел дальше. Мы опять стали ждать. Потом нам велели ждать в коридоре и там опять встретились с полковником. Тут он показал свое истинное лицо. Нас опять спросил о годах, о сроке службы, откуда мы трое.
С нами был еще один шестнадцатилетний морячок. От него я узнал, что во флоте он с десяти лет, уже шесть воспитанник флота. Служит в 5-й бригаде. Может быть сигнальщиком и мотористом, и ему там нравится. Полковник спросил, кто он, почему здесь и в форме. Он отвечал, что 25 года, во флоте шесть лет, форму выдать велел и
