Ханское правосудие. Очерки истории суда и процесса в тюрко-монгольских государствах: От Чингис-хана до начала XX века - Роман Юлианович Почекаев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Остается понять, почему же правитель автономного государства оказался под судом хана наряду с потомками Чингис-хана и их сообщниками из числа монгольской знати. Полагаем, что все дело в преступном деянии, которое было ему инкриминировано: речь шла о посягательстве на порядок, установленный ханской властью, и, возможно, на саму Великую Ясу, предписывавшую равное покровительство всем религиям[106]. Разбирательство таких дел возлагалось на ханскую ставку[107], и именно поэтому идикут был арестован и доставлен в резиденцию Мунке.
Сообщения Джувейни и Рашид ад-Дина дают основание утверждать, что с идикутом не просто расправились – его казни предшествовали следствие и разбирательство. Согласно Джувейни, сначала Салынды попал на допрос к вышеупомянутому эмиру Сайф ад-Дину, и в ходе него сам идикут и его сообщники клятвенно настаивали на своей невиновности, а сообщивший о заговоре раб Текмиш так же клятвенно утверждал обратное. Соответственно, чиновники, проводившие следствие, пришли к выводу, что «это дело нельзя решить в Бешбалыке» и следует отправиться «ко двору Императора Мира, чтобы это как следует рассудили и расследовали в великом яргу» [Джувейни, 2004, с. 33]. Когда подозреваемых доставили в ставку хана Мунке, расследование продолжил уже нойон Мункесар, назначенный ханом на должность великого яргучи, причем наряду с идикутом и его сообщниками-уйгурами в качестве подозреваемого был привлечен и Бала-битикчи. Джувейни весьма подробно описывает способы получения показаний подследственных, которые широко использовал Мункесар-нойон. Так, Бала «раздели донага и били палками до тех пор, пока он не рассказал правду о своем заговоре», подтвердив слова Текмиша [Там же, с. 33–34]. Что касается идикута Салынды, в отношении него было применено сразу несколько следственных приемов, поскольку он упорно не желал признавать своей вины. И «решено было прибегнуть к пыткам и допросу». Сначала «ему так сильно вывернули руки, что он, обессиленный, упал лицом вниз. После этого стали давить ему на лоб деревянным прессом». Примечательно, что тюремщик, который, по мнению Мункесара, недостаточно сильно сдавил Салынды голову, «в наказание за этот поступок получил семнадцать сильных ударов по ягодицам». Однако все перенесенные мучения не заставили идикута признаться в преступлении. Тогда к нему доставили на очную ставку уже признавшегося Бала-битикчи, увидев которого «идикут тоже сознался» [Джувейни, 2004, с. 34]. Согласно источникам, были допрошены и другие лица – арестованные сообщники идикута, которые также дали признательные показания, «познав горький вкус грубых татарских розог», а равно и тот самый раб, который донес на Салынды (согласно также Рашид ад-Дину, он «доказал… преступление»). После того как признание было получено, хан вынес официальный приговор.
В отличие от вышеупомянутых казней русских князей, осуществлявшихся непосредственно в ставке ханов Золотой Орды, приведение в исполнение приговора идикуту произошло в его собственных владениях и в присутствии его подданных. Джувейни сообщает, что Укинч (Окендже), брат Салынды, собственноручно отрубил ему голову, а двое его сообщников были «распилены пополам» [Там же, с. 35].
По нашему мнению, тем самым монгольские власти стремились довести до сведения подданных идикута (в первую очередь мусульманских), что их правитель приговорен к смерти за преступления в том числе и против собственных подданных, интересы которых таким образом защитил монгольский хан – верховный сюзерен вассального уйгурского владения. И факт казни идикута собственным братом, как представляется, тоже свидетельствует в пользу такой версии, тем более что впоследствии родственники Салынды не подверглись никаким репрессиям и именно Укинч занял трон Турфанского государства [Там же] (см. также: [Тихонов, 1966, с. 59]). Скорее всего, у Мунке не было опасений, что новый правитель, столь явно выказавший лояльность монгольским властям, продолжит линию своего казненного предшественника, учитывая к тому же, что контроль над уйгурским государством из Каракорума, как уже отмечалось, был существенно усилен, а во главе Чагатайского улуса стояли сторонники хана. Вероятно, эти же соображения позволили Мунке помиловать нескольких участников заговора: так, уйгур Сакун, в отношении которого суд установил, что он «не был глубоко вовлечен в заговор», «получил лишь сто десять сильных ударов по ягодицам». Любопытно, что Бала-битикчи, по сути выступивший подстрекателем идикута Салынды, сохранил жизнь: Сорхактани-беки, мать хана Мунке, была в это время больна, и «ради продления лет ее жизни все, кто был приговорен к казни в тот день, были помилованы». Возможно, хан счел его не активным участником заговора, а лишь посредником между семейством Угедэя и идикутом. Однако это не означало, что он полностью избежал ответственности: «У монголов существует обычай, согласно которому преступника, приговоренного к смерти, но получившего помилование, отправляют на войну, рассуждая, что если суждено ему быть убитым, то пусть будет убит в сражении. Или еще его направляют с посольством к другому народу, если неизвестно, вернется ли он назад; или посылают его в жаркие страны с нездоровым климатом. И по причине жаркого климата Египта и Сирии Бала-битикчи был направлен с посольством в те края» [Джувейни, 2004, с. 35][108].
Теперь обратимся ко второму из интересующих нас казусов – делу правителя Восточно-Грузинского царства Деметре II, осужденного и казненного персидским ильханом Аргуном в 1289 г. Сразу стоит отметить, что в отличие от дела идикута этот процесс никак не отражен в официальной имперской историографии: Рашид ад-Дин достаточно подробно сообщает о деле эмира Буги, но не упоминает о грузинском царе и, соответственно, его причастности к заговору этого сановника. Сведения о деле самого Деметре представлены в ряде средневековых грузинских и армянских источников. При этом достаточно подробно и последовательно события излагаются лишь в анонимном грузинском «Хронографе» XIV в., тогда как армянские авторы либо утверждают, что царь был убит… самим Бугой, либо просто констатируют, что ильхан убил и того и другого, никак не комментируя связь этих казней [Армянские источники…, 1962, с. 40, 81] (ср.: [Юрченко, 2012, с. 231–233]).
Казус эмира Буги уже был проанализирован в современной литературе, причем вполне обоснованно обращается внимание на то, что он совершил настолько тяжкое преступление, что от привлечения к суду и вынесения смертного приговора его не спас даже титул чингсанга, присвоенный ему лично императором Хубилаем в 1286 г. (тогда же, когда он утвердил своим ярлыком Аргуна в достоинстве ильхана) [Армянские источники…, 1962, с. 40; Рашид ад-Дин, 1946, с. 116] (см. также: [Юрченко, 2012, с. 227]). Более того, вполне возможно, что высокий статус эмира и его близость к ильхану, напротив, послужили отягчающим обстоятельством при вынесении приговора[109].
В самом деле, нельзя не
