Расколотые небеса - Андрей Ерпылев

«Ну, задам я этой пигалице, — думала девушка, выстраивая линию защиты, благо начальница терпеливо ждала, сложив перед собой мощные руки, которыми и коня можно остановить, и избу горящую, наверное, по бревнышку раскатать. — Мне бы только до кабинета добраться! До ночи сидеть будет, огрехи свои исправлять!..»

Она открыла было рот, чтобы начать речь, как взгляд ее совершенно случайно упал на подпись начальника смежного отдела, некого Кольцова В.И. и… И слезы неудержимо хлынули из ее глаз…

— Э! Э! Ты чего, Соколова? — всполошилась Капитолина Семеновна, выбираясь из-за стола. — Что это с тобой?

Незлая, в общем-то, женщина и в уме не держала доводить до слез одну из лучших своих подчиненных, которой не без оснований гордилась, продвигала по карьерной линии и намерена была продвигать дальше. Так, небольшой начальственный втык — не более того, чтобы не слишком либеральничала со своими девочками. А уж эту несносную Леонтьеву давно пора бы перевести в курьеры, если вообще не выставить на улицу… Так что подобная реакция на дежурный в общем-то разнос застала бравую госпожу Кобылко врасплох.

— Чего ревешь-то, глупая? — будто маленькой девочке вытирала слезы платком рыдающей Кате начальница. — Нервные все какие стали! И слова сказать нельзя… Вот, водички выпей!

Зубы девушки дробно застучали о край стакана так, что добрая женщина даже испугалась.

«Врача позвать, что ли?…»

Удалось ей успокоить Катю лишь тогда, когда весь заряд слез был выплеснут на злополучные бумаги, а графин опустел. И то, после того, как в очередной стакан Капитолина Семеновна выплеснула чуть не полпузырька успокоительного средства, которое сама принимала перед визитом уже к своему начальству — грозная для подчиненных, она до дрожи в коленках боялась своего «Пал Палыча», сидевшего этажом выше.

— Ну что это за истерики, Соколова? — отдуваясь, уселась в свое кресло госпожа Кобылко и, морщась, накапала себе в стакан двадцать капель чудодейственной микстуры: накапала бы полстакана, да не этой медицинской дряни, а доброго кубанского коньячку из стоящей в сейфе бутылки, да жаль нельзя при подчиненных. — Чуть до инфаркта меня, старую курицу, не довела!.. Стряслось, что ль, чего? Вижу, вижу, что стряслось! Не вчера, чай, на белый свет родилась. Ну-ка, милая, рассказывай давай…

И Катя, все еще всхлипывая в платок, словно обиженный ребенок, неожиданно выложила этой суровой женщине всю свою историю, не утаивая ничего. Исповедовалась, как родной матери, чего не позволяла даже с ближайшими подругами. Да что там исповедовалась — вывернулась наизнанку.

Когда рассказ подошел к концу, не за горами был уже конец рабочего дня. Капитолина Семеновна подошла к сейфу, достала заветную бутыль, налила себе и, не слушая возражений подчиненной, ей.

— Вот что я тебе скажу, — задумчиво произнесла она, пригубив ароматного напитка. — Отдохнуть тебе надо, Катерина. Иначе загубишь ты себя своими мыслями. Передавай дела Кантонистовой своей и — домой. Десять дней чтобы даже носа сюда не казала! Отдыхай, спи, книжки читай, гуляй, за город съезди… А хочешь — к морю.

Она допила коньяк и поставила стакан:

— Но я бы на твоем месте, деваха, бросила бы все и — туда. Хоть бегом, хоть ползком. Суженый он твой, этот поручик, по всему видно. И если упустишь его — век тебе счастья не видать…

— Да как же, Капитолина Семеновна, — слезы снова брызнули у Кати из глаз. — Как же я туда попаду? Слышали ведь, что по телевизору-то говорят? Скоро вообще путь на ту сторону закроют! Не пустят меня-а-а-а…

— Это верно. Не пустят. Дела-а-а…

— Можно, Исидор Ильич?

— А-а, Кольцов! Заходи, братец, заходи!

Исидор Ильич Крестославцев, начальник контрольной службы Тушинского аэропорта, был человеком насквозь гражданским — оттого даже подчиненные почти не упоминали его подполковничьего чина. И больше всего в своих подчиненных ценил деловые качества. Увы, среди них было больше откровенных карьеристов или желающих продвигаться по службе, не особенно обременяя себя работой, чем честных служак. А вот поручик Кольцов, по мнению шефа, как раз был из числа последних. Оттого и отмечал его Исидор Ильич среди остальных, и имел виды на продвижение его в ближайшем будущем, как только освободится место одного из начальников смен. Тогда был шанс и добавить Кольцову звездочку на погон, поскольку засиделся он в чине поручика непозволительно долго.

— Чем обязан? — спросил Крестославцев, когда поручик уселся перед ним. — Проблемы?

— Да вот, — опустив голову, будто говорил о чем-то постыдном, сообщил Кольцов. — Прошу предоставить мне отпуск по личным обстоятельствам.

— Только и всего? Да тебе же отпуск и так положен. Ты ж у нас сидишь безвылазно в своем «аквариуме» и зимой и летом, товарищей подменяешь, сверхурочно работаешь… Понимаю, дело холостяцкое… Так чего же лично? Написал бы рапорт, думаю, что не отказали бы.

— Мне нужно срочно…

— А чего такая спешка?

— Я хочу успеть побывать на той стороне.

— Ну ты даешь! — присвистнул подполковник. — Переход не сегодня-завтра вообще закроют, а ты спохватился! Не знаешь, что ли, как там, — он ткнул пальцем в потолок, — к этому всему относятся? А по мне, так и пусть закроют: жили тысячи лет без этой второй России, и ничего с нами не случилось. Проживем еще… Так из-за чего пожар?

— Понимаете…

— А-а-а!.. — припомнил бродящие с некоторых времен по этажам слухи о сердечной ране поручика Крестославцев: Левка Акопян помимо множества положительных качеств обладал одним отрицательным — не мог держать язык за зубами. — Тут замешана дама! Понятно, понятно… Ну что же, Вячеслав Сергеевич, желаю, как говорится, счастья! На свадьбу-то не забудешь пригласить? Я уж насчет подарка молодым расстараюсь…

— Понимаете, — не слишком почтительно перебил начальника Вячеслав. — Отпуск это полдела. Я наводил справки и выяснил, что с некоторых пор пересечь границу лицу, так сказать, частному, практически невозможно. Да что я вам говорю: сами все знаете.

— Знаю, знаю, — задумался подполковник. — Есть такое распоряжение… Да и у тех, потусторонних, уверен, тоже, раз они наших путешественников обратно налаживают. Не из-за того, чай, что физиономии их там не понравились…

Крестославцев напряженно думал, а поручик уныло катал перед собой по столу авторучку, кляня последними словами свою нерасторопность — еще каких-то несколько недель назад пересечь российско-российскую границу можно было почти беспрепятственно.

— Есть у меня один вариантик… — Подполковник выдвинул один ящик стола, другой и принялся рыться в нем, шурша бумагами. — Вот, нашел. Было, понимаешь, друг Кольцов, такое распоряжение… Даже не распоряжение, а пожелание, что ли… Еще до конфуза этого, сам понимаешь… Подготовить одного офицера контрольной службы и отправить его на ту сторону для обмена опытом. Хотя какой там обмен — то же самое у них, что и у нас. Вот и осталась бумажка лежать до лучших времен и более четких указаний. Что ты думаешь о том, чтобы на недельку смотаться в ту зазеркальную Москву за казенный, так сказать, счет? И для пользы государственной, с одной стороны, и для личной надобности — с другой. Твоя зазноба ведь москвичка?

— Да… Исидор Ильич! — просиял Вячеслав. — Да вы прямо спаситель мой! Век благодарен буду!

— Погоди благодарить, — посерьезнел подполковник, подписывая бумаги, извлеченные из пакета с эмблемой Министерства Внешних Сношений. — Отправить-то я тебя отправлю, а вот примут ли там… Тут я, братец, бессилен… Ну, иди оформляй все чин чином.

— Спасибо, Исидор Ильич!

24

— Излагайте свою теорию, господа, — устало проговорил Александр, сложив перед собой руки и не глядя на присутствующих в кабинете.

— Конечно, это кощунство… — начал Мендельсон — который из Мендельсонов «свой», а какой — «чужой», Бежецкий так и не научился разбираться. — Наука нам этого не простит.

Мендельсон-второй (или первый) дипломатично промолчал, видом своим, тем не менее, выражая несогласие.

— Наука, наука, — по привычке, встрял Новоархангельский. — Обе России под угрозой, а он — про науку талдычит!

— Точно, Аганя, — поддержал его Новоархангельский-близнец, у которого со своим «слепком» конфликтов, в отличие от Мендельсона, никогда не было — наверняка сказывалось то, что академик вырос в большой поморской семье и одних братьев имел пять человек, чем, бывало, хвастался так, будто самолично их не только прокормил и воспитал, но и родил. — Вечно у этих Мендельсонов на двоих три разных мнения!..

«Как быстро эти ученые нашли общий язык, — размышлял Александр, вполуха слушая привычную перепалку удвоенного научного коллектива. — Мы вот с близнецом своим, помнится, больше года друг к другу притирались, да так до конца и не притерлись. А уж когда еще двое на голову свалились… Даже со своим личным, так сказать, близнецом какие-то шероховатости остаются… Как же: он генерал, я — ротмистр… А тот, второй?… Путаница. Надо этот узел разрубать, и чем быстрее, тем лучше. Пользы почти никакой, а проблем — выше крыши…»