Дальний остров - Джонатан Франзен

ДЖ. Ф. Прошлое — это время, когда я любил вас.

Штат Нью-Йорк. Тем более не надо о нем говорить! Знаете что, идите-ка сюда, сядьте рядом со мной. Я вам покажу кое-какие свои фотографии.

Любовные письма

Хвалебное слово в адрес Джеймса Парди по случаю вручения ему премии Фадимана от Центра художественной литературы за роман «Юстас Чизам и все остальное»

Не знаю, помнит ли кто-нибудь из присутствующих прошлогодний футбольный матч между командами Станфордского и Калифорнийского университетов. У Станфорда, напомню, команда куда более слабая с куда более короткой скамейкой запасных, счет побед и поражений, по-моему, 2–7, но в первой половине игры ощущение было такое, что Станфорд может и победить: его защита была до того боевито настроена, что игроки потеряли всякий страх перед травмами. Парни, широко расставив руки, носились на полной скорости и со всей силы бросались на еще более крепких парней, так же быстро несущихся им навстречу. Происходили картинные, ужасные столкновения, — казалось, что у тебя на глазах человек на полном бегу врезается в телефонный столб, и тоска брала от того, скольких станфордских футболистов с серьезными травмами унесли с поля; но оставшиеся продолжали и продолжали кидаться на соперников. Впечатление от их обреченных усилий, от этих многочисленных радостно-саморазрушительных столкновений, на которые шли молодые люди, отчаянно желавшие чего-то, от всего этого хаоса в рамках большой, захватывающей, великолепной по форме игры, чей исход, однако, был, по сути дела, предопределен, — я не могу найти лучшего аналога для своего впечатления от книги «Юстас Чизам и все остальное».

Роман мистера Парди так хорош, что почти всякий другой роман, если его прочесть следом, покажется в сравнении хоть немного да позерским, не совсем честным, отдающим дань самолюбованию. Безусловно, к примеру, «Над пропастью во ржи», который мистер Парди как-то раз назвал «одной из худших книг, что были написаны», как никогда ярко обнаружит свойственную ему сентиментальность и риторическую манипулятивность. Ричард Йейтс, чье неистовство порой приближается к неистовству мистера Парди, будет выглядеть получше, но хотелось бы начисто вымести всю йейтсовскую жалость к себе и заменить ее безрассудной любовью; хотелось бы поставить подавленность Йейтса на дыбы и превратить ее в фатализм до того беспросветный, что он становится экстатическим. Даже Сол Беллоу, чья любовь к языку и миру бывает столь заразительна, начинает, если читать его сразу после «Юстаса Чизама», казаться писателем многословным, академичным, пускающим пыль в глаза.

Одна из сравнительно мрачных глав его романа об Оги Марче кончается тем, как Оги провожает свою подругу Мими в абортарий на нью-йоркском Саутсайде. Если Беллоу опускает занавес, не показывая нам того, что происходит внутри, то мистер Парди в знаменитой, незабываемой, невероятной сцене «Юстаса Чизама» являет нам весь этот ужас. Крайности того стабильного, всем нам знакомого мира, что изображают Сол Беллоу и большинство писателей, включая меня, — это самое нормальное, что есть в мире мистера Парди. Он начинает там, где остальные заканчивают. Он сопровождает своих «голубых» юношей, непризнанных художников и развратных миллионеров в такие места, как «кафе-мороженое на отшибе, у границы штата, где любили останавливаться водители грузовиков с контрабандой, где проводили время дамы, изменяющие мужьям с ответственными работниками местных банков и строительных фирм, где однажды пастор был застрелен вдовой, которую он разлюбил, где ближе к вечеру собирались местные гомики», и наделяет эти заведения некой диковинной Gemütlichkeit.[60] Вам становится жаль, что вы не побывали там сами, примерно так же как вы жалеете, что не катались на санях с Наташей Ростовой. В конце «Юстаса Чизама» два персонажа выходят на каменистый берег озера Мичиган:

Они сели на камни и вспомнили прошлый год: насколько менее отчаявшимися и более счастливыми они тогда были, сидя на этом же месте, и как велико тем не менее было их отчаяние уже в то время! Несколько чаек кружили над отбросами, плававшими в подернутой масляной пленкой воде.

Что для большинства из нас эксцесс, то в мире мистера Парди хлеб насущный. Он предлагает вам примерить отчаяние, и оказывается, что оно сидит на вас лучше, чем вы ожидали. Его самые чудны́е сумасброды не кажутся такими уж сумасбродами. Они кажутся, что любопытно, такими же, как мы сами. Я читаю в «Юстасе Чизаме» об унижении, инцесте, отвращении к себе и саморазрушении с таким же живым, сочувственным и морально зрячим интересом, с каким у Джейн Остин читаю о разорванных помолвках и обидах сердца. Берясь за роман Парди, вы можете быть уверены, что хорошо все не кончится, но великий дар писателя выражается в том, что движение к неотвратимой катастрофе он умеет сделать источником такого же удовлетворения, какое получаешь от движения к счастливой концовке, что он умеет сделать подобную историю по-своему жизнеутверждающей. А если, как на трех последних страницах «Юстаса Чизама», Парди под конец бросает вам крохи обычной надежды и заурядного счастья, вы готовы зарыдать от чистейшей благодарности. Словно бы книга, чуть ли не вопреки самой себе, приобщает вас к чуду, которое в том, что любовь хоть когда-либо не остается безответной, что два подходящих друг другу человека хоть когда-либо образуют пару. Вы уже так приучены к несчастью, вы уже настолько сроднились с фаталистическим взглядом писателя на мир, что момент обыкновенного мира и доброты воспринимается как проявление божественной благодати.

Мистера Парди следует отличать от его покойного современника Уильяма Берроуза и от многих последователей Берроуза, авторов трансгрессивной прозы. Трансгрессивная литература всегда — тайно или не так уж тайно — адресована буржуазному миру, от которого она зависит. Читая такую прозу, ты должен выбрать одно из двух: либо испытать шок, либо шокировать других тем, что шока не испытываешь. Хотя в своих публичных выступлениях мистер Парди делает упор на американском обществе, говоря о нем с непримиримой враждебностью, в художественных произведениях он обращает взгляд внутрь человека. В «Юстасе Чизаме» автор ни единой фразой не дает почувствовать, что его хоть в малейшей степени волнует, шокирован кто-нибудь из читателей или нет. Тот негерой, чьим именем назван роман, — жестокий, заносчивый, живущий за чужой счет поэт-бисексуал, пишущий эпическую поэму о современной Америке угольным карандашом на старых газетах, — испытывает навязчивую тягу к чтению чужих писем и дневников:

В больших городах, в отличие от городков, немало людей случайных… которые небрежно относятся к полученным письмам, теряют их на ходу, выбрасывают. Прохожие обычно не считают эти письма достойными того, чтобы нагнуться и подобрать: там нет, предполагают они, ничего такого, что может заинтересовать, задержать на себе внимание. Но Юстас думал иначе. Он вчитывался в найденные письма, адресованные не ему. Для него это были сокровища, говорящие в полный голос. Раем для Юстаса могло бы стать место, где ему были бы доступны любовные письма каждого, сколь бы ни был он незначительным или даже малограмотным человеком, лишь бы только письма были настоящие. Поистине захватывающим делала его занятие возможность напасть на нечто редкое: услышать подлинный, обнаженный, откровенный голос любви.

В конце концов Чизам так пристрастился к чужим реальным историям, что забросил свое сочинительство и безраздельно посвятил внимание центральной любовной истории романа: безумной, неутоленной страсти между молодым бывшим шахтером Дэниелом Хозом и красивым, светловолосым сельским юношей Эймосом Ратлиффом. Парди во много раз более крупная, сильная и многосторонняя личность, чем сотворенный им Чизам, он автор сорока шести книг, куда вошли его проза, поэзия и пьесы, но ясно чувствуется, что им как писателем движет та же беспомощная завороженность человеческим страданием, то же отождествление себя с ним. Каким бы авторским самомнением мистер Парди ни отличался, каким бы злопыхателем своими публичными заявлениями себя ни выставлял, он, когда берется рассказать историю, каким-то образом сдает все свое «эго» куда-то на хранение и полностью вживается в своих персонажей. Он был и остается одним из самых недооцененных и недопрочитанных писателей Америки. Из его многих замечательных произведений «Юстас Чизам» — наиболее крепкая вещь, лучше всех написанная, самая напряженная по сюжету, самая красивая по построению. Крайне мало послевоенных американских романов, превосходящих эту книгу, и я не знаю ни одного другого романа подобного качества, который более дерзко был бы самим собой. Я люблю эту вещь, и возможность присудить автору премию Фадимана — великая честь для меня.