Ангелоиды сумерек - Татьяна Мудрая

– Удостоверение личности имеется, пане А́нджей? – спросил старший. Раньше я не замечал, чтобы они косили под поляков или литвинов. В прошлый раз их кумиром был Заболоцкий – из-за того стихотворения, где волк вывихивает шею, пытаясь глянуть в небо и сотворить из себя человека. Но, по видимости, позже некто посвятил их в легенды о происхождении неких продвинутых исторических и былинных героев от волчьего тотема.

– Можно подумать, сами вынюхать не можете, кто есть кто.

– Ночное чутьё хуже дневного, а здешним детишкам покой нужен: днём набегаются, налетаются, дерзких мыслей понаберутся…

Это было не то чтобы очевидным враньём, но лукавством. У диких животных – ночных охотников всё наоборот. Просто Волкопсы никак не могли нам простить, что прививка логического разума слегка повредила их основной талант. Волк и пёс думают носом.

– Я не к ним вовсе. Пастырь Леонтин бодрствует?

Это был человек, вернее, Сумеречник, который буквально «задвинулся» на идее перевода братьев наших меньших в более высокое состояние – на предмет заполнения той экологической ниши, которую оставил по себе хомо сапиенс. Чем-то сие занятие напоминало мне «Остров доктора Моро», Однако питомцы Пастыря выглядели симпатично, именно – человеческого облика не приобретали, усиливая лишь свой природный. А общаться с ними становилось куда легче. И хотя меня и моих Сумеречных сотоварищей не покидала мысль, что мы получаем некий мыслительный суррогат, поверхностный слой общения, – тогда как материк, образованный невероятно сильной, буквально «звериной» интуицией, остаётся незатронутым, – мы утешались тем, что он всё же есть. Но сейчас меня всякий раз напрягало зрелище полусонных белок на ветвях елей, со стрёкотом обсуждающих мой костюм и ухватки, кота – охотника и философа, который отвечал на расспросы, машинально поглаживая наполовину выдвинутыми из подушечек коготками свою ручную мышь, или молочную зубриху довольно грозного вида, которая по совместительству надзирала за самыми маленькими сумрами из интернатного выводка.

Получив утвердительный ответ и входную визу от Волкопсов, я неторопливо шествовал мимо череды подобных зрелищ и шеренги уютных кирпичных особнячков в старомодном английском стиле – закос под университет с его двориками и корпусами. Конечно, в тёмное время суток здешняя карусель сбавляла обороты, но это ещё потому, что многие воспитанники любовались месяцем и звёздами из окон своего дортуара: кое-кто из них окликал меня, а некоторые лорнировали меня через телескоп с небольшим разрешением. Однако сына я среди лунатиков не заметил.

Леонтин сидел в лаборатории по ночам, пользуясь отсутствием суеты и в равной степени – своим даром круглосуточного бодрствования, не так уже и редким в нашей среде. Большинство из нас научилось медитировать с полузакрытыми глазами, но гениев с насыщенной мозговой деятельностью это не касалось. Леон же был гений.

Именно поэтому отведенное для его опытов помещение не было загромождено никакой особенной техникой типа микроскопов, микротомов, чашек Петри и камер, экранирующих радиацию. Зато подопытных, разгуливающих без всяких клеток и в надежде приобрести лишний вкусный кусочек в обмен за каплю своей крови или укольчик в плоть, было, как всегда, немеряно.

И еще вот чего заметно прибавилось. Хозяин всегда любил украшать свои апартаменты каменными картинами, именно – срезами из цельных малахитов, халцедонов и яшм, – а теперь их стало ничуть не меньше, чем животных. Я так думаю, Леонтин всегда сотрудничал с дамой Асией и её ближним окружением.

Моему ночному прибытию он не удивился. Эмоции такого рода мало свойственны сумрам вообще и этому воспитаннику клана Львов – в особенности. Только отбросил назад свою блондинистую гриву, улыбнулся и указал на место за лабораторным столом, где гибкий сенсорный экран наподобие салфетки накрывал салатницу с крепким настоем молодой полыни.

– Это мне для вдохновения, – туманно объяснил он.

Поскольку мы соблюдали ритуальную вежливость, я не стал сразу брать свои проблемы за рога и поворачивать сии рога в сторону собеседника, но учтиво нюхнул наркоты и поинтересовался новыми экспонатами. Ну и тем, как хозяин дошёл до жизни такой.

– В старом, напечатанном задолго до эпидемии номере журнала «Наука и Жизнь» была статья о знаках Пугачёвского Бунта, зашифрованных в малахите. С чёрно-белыми иллюстрациями. Этот камень как никакой другой позволяет всякие корректировки: его режут и клеят, подгоняя узор, по виду монолитная пластина может быть составлена буквально из трухи. И всё-таки по зрелом размышлении я понял, что батальные сцены, портреты пугачёвцев и самого «казацкого царя-батюшки» – лишь иллюзия. Слишком мелки, слишком зависят от угла зрения… Понимаете?

– Во всяком случае, припоминаю дискуссию.

– Много позже я повадился бродить по выставкам-продажам поделочного камня. В перестройку все геологи бросились торговать коллекциями, уворованными у бдящего государства. В советские времена нельзя было оставлять себе ни камушка, помните? Даже малоценного.

– Тоже смутно.

– И вот я накупил себе полные руки этого добра, неизменно сопровождаемого пространными описаниями. И стал разглядывать: иногда сквозь очки – я в человеках был ужасающе близорук, – иногда через микроскоп. Странные получались выводы: самоцветы будто зашифровывали, вмещали в себя весь малый мир, и этот мир изменялся, если на него долго и пристально смотреть. Пейзажные агаты изображали на срезе осеннюю рощу, тропинки и иногда намеченную двумя-тремя чертами женскую фигурку, как бывает у Левитана. Непорочная белизна кахолонгов изредка пересекалась прожилками, как снег – незамерзающим ручьём. Древовидные агаты имели типично годовые кольца на срезе – но внутри них иногда появлялся парус или птица с широкими крыльями, парящая над морской гладью. Яшмы содержали внутри этюд в багровых тонах или гравюру в коричневых, зелено-золотой одуванчиковый луг или горный хребет на фоне голубого неба. Или вот – автор назвал это «Семейный портрет холостяка»: два повёрнутых друг к другу профиля, стариковский и бульдожий. Когда начался мор, я надеялся, что нижнее царство вместит в себя все три прочих: растения, животных и человека, – и отдаст пустым землям, когда настанет время. Ну, вот как ваш информационный одуванчик, Андрей. Составленный из гигантских семян-крылаток.

Почему речь зашла об этой кибернетической модели культур? Я некстати вспомнил, что хотя наш «спутник» обладал почти что свободной волей электрона и не имел чётко выверенной орбиты (общеизвестно), в последние дни привык отклоняться и зависать прямо над «детской» рощей. Буквально на миллисекунду. И уж этого не заметил пока никто, кроме меня самого, – сам я глубоко сомневался и не хотел делиться сомнениями.

– Насколько вы правы в своих выводах, Леон, как по-вашему? – спросил я.

– Сам не знаю. Вроде бы – у моих звериков сохранились похожие мифы. Однако я не умею проникать в каменные письмена.

Я так и понял, что хитроумец предваряет своими россказнями и своей косвенной просьбой мои будущие откровения. Типа хочешь получить помощь или дельный совет – сам подставляйся. Что я появился в окрестностях не просто так, догадался бы и самый тупой из смертных.

И я начал. Про Семя и рощу из криптомерий (условное название, взятое от японцев), про скульптурные девичьи женские формы, что всё рельефней вырисовываются в стволе, и биение тёплой крови… даже более тёплой, чем у меня и Абсаль…

Даже про сердце, что еле угадывается внутри ствола.

– Судя по вашему описанию, это гамадриада. Возможно, и гамадриад, хотя сам по себе термин неудачен: так принято называть не нимфу и не божество рощи, а королевскую кобру. Андрей, это удивительно, однако не более, чем многое в нашем метаморфичном мире. Вы с женой соединили в себе слишком много природ. Куда больше, чем собрано в здешней моей каморке.

Иначе говоря, он побуждал меня к действию несколько более активно, чем требует сумрская вежливость.

Я вздохнул:

– Никогда ещё не пытался прочесть камень. Сканировать мыслью – отчасти. Некие тёмные провалы, беловатые сгущения, похожие на мозг, спирали – космос в миниатюре.

– Вы прощупывали скорлупу. Я не уверен, что есть разница, но – коснитесь сердцевины. Не знаю, как: я не так мощен, не так могуществен.

Лесть. Сугубая. Правда, Львёнок и не пытается её затушевать – по отношению ко мне это заведомо дохлый номер.

Я дотронулся рукой до среза прекрасной белой яшмы с пятнами наподобие леопардовых – серые кольца, внутри которых заключено жёлтое. Шаровидный минерал, рождённый в горле вулкана: чаще того они бывают пурпурными со вкраплением темноты, но этот привлекал своей необычностью. Провёл языком на обыкновенный человеческий манер, чтобы уловить «молекулы запаха» – те самые, что воспринимаются носом.