Реально смешное фэнтези - Майк Эшли

Сельдерей, морковь, пастернак, сливы, фенхель, красная фасоль, крыжовник, джекфрут… кошмар не кончался. Теперь Эллоний в истерике мчался взад и вперед по проходам своего огромного воображаемого рынка — проносясь мимо очередного яркого прилавка, он видел лишь расплывшееся пятно. Лица торговцев слились в одну большую, многокилометровую, скалящуюся, хитрую физиономию. Какао, кешью, калина, кокос, каштаны, картофель, карамбола, киви — картинка в калейдоскопе размылась. Личи, локва, лаймы, логанова ягода, лунган — еле слышный вопль тонкой струйкой сочился из уголков его рта, — танжело, топинамбуры, тамаринды, тыква, томаты. Горох горланил, маслины смотрели масляными глазками, хрен хрюкал, и он готов был руку отдать на отсечение — репа рыгнула. Сыроежки, словно пара сумасшедших терьеров, пытались укусить его за ногу, саподиллы сопели, а свекла свистела. Он бежал вперед, дыхание его стало шумным и судорожным, как при приступе кашля; грохот преследовавших его товаров (гора фруктов и овощей, нависавшая сверху и готовая обрушиться, с угрожающей скоростью катилась за ним) жутким эхом, будто бы отраженным от стен самого Мира, отдавался в его голове.

В последний раз отчаянно вскрикнув, он очнулся и обнаружил себя на деревянном троне в своих королевских покоях. Тог настороженно его разглядывал.

— Ты чего это?

— Пытался придумать, как рассказать тебе о своем горе, — тяжело дыша, вымолвил Эллоний. Холодный нот струйками стекал по его лбу и дальше вниз но впалой груди. — Это немного… мм… личное.

— Да ладно тебе, мужик, говори! — Тог метнул в горку, образовавшуюся в углу, еще один пустой горшок. — Говори как есть! Мне все нипочем. Я же боец.

— Ну ладно, ты знаешь, что такое… э-э… кольраби?

— Какая-то зелень?

— Да, правильно. А… мм… гуава? А сахарное яблоко и хурма? Ну и виноград, само собой?

— Да, слыхал. Девчонкам нравится.

— Ну так вот, Чурчхела не разрешает сделать мне из всех этих фруктов салат.

Тог побледнел:

— Вот оно что? Ну ты, братец, завернул! Думай, что говоришь!

— Я не смог придумать ничего более изящного. Я…

— Да уж. А что, если мама тебя слышала?

Братья виновато обвели взглядом позолоченные стены комнаты, как будто Леса Исчезнувшая могла в любую минуту выпрыгнуть из-за ширмы и наброситься на них. Их опасения не подтвердились, но они тем не менее придвинулись друг к другу поближе и заговорили тише, но оживленнее.

— С самого начала одно и то же, — сетовал Эллоний. — В нашу первую брачную ночь, когда я ожидал… не то чтобы много чего, потому что я порядочно напился, но все-таки рассчитывал на что-нибудь из тыквенных или даже цикориевый салат.

— Хочешь сказать, не прочь был немного пообжиматься?

— Да, но зачем же так грубо?.. Так вот, она сказала — «даже не думай», мол, она не для этого выходила за меня замуж. А выходила она за меня замуж затем, чтобы сделать меня правителем Суровых Гор Хармадри и чтобы оставаться на троне, пока мы оба живы, а жить мы будем, как она туманно намекнула, довольно долго.

В ответ только что проглотивший еще одну пинту меда Тог издал довольный возглас:

— Ты мог бы ее… э-э… утрюфелить?

— Уж как только я ее не утрюфелял! И заморскими трюфелями, и нашими отборными! — воскликнул Эллоний, хлопнув себя по бедру, чтобы подчеркнуть всю серьезность сказанного. — Нектаринка моя, говорил я ей и был сама учтивость, — нектаринка, маммея моя ненаглядная, женатому мужчине очень нужны его чечевица, окра и лук. Отказывать ему в этом — все равно что отрицать существование голоса его внутреннего гибискуса. Но в ответ она бросила только: «Фига!» Тогда я не понял, что она хочет этим сказать, но теперь, — он снова разрыдался, — прекрасно понимаю.

— А я нет. — Правая бровь Тога была выброшена за пределы ринга, но храбро ползла обратно.

— В первую ночь я попробовал пойти за ней в наш шатер. Но стоило мне только переступить порог, как она… изменилась. Это было омерзительно, омерзительно!

Тог молчал. Нахмурившись, он сверлил взглядом последний горшочек с медом. Ему не давало покоя ощущение, что по правилам хорошего тона он должен оставить его брату, но в то же время другое ощущение подсказывало, что все эти правила хорошего тона — чушь собачья. Он потянулся за горшочком.

— Там при свете луны, — продолжал Эллоний, — она очень изменилась: из миловидного кочана свежей молодой капусты, за которым я следовал весь день, она превратилась в… гнилое кислое яблоко! Она выглядела такой старой и дряхлой, будто бы последние полтора месяца пролежала в могиле. Голова блестела — ни волосинки, зато из-за пышной растительности ноздрей было не видно. Складки на шее… угри… фурункулы… Она улыбнулась мне своей ужасной беззубой улыбкой, а дотом ее стеклянный глаз выпал. И мне… мне вовсе не стыдно признаться, брат, что я упал в обморок.

— Как девчонку.

— И с тех пор каждую ночь повторялось одно и то же, пока я уже больше не мог этого выносить и сдался. С тех пор я довожу до совершенства эпическую балладу, рожденную моей страстью к ней, но она отказывается слушать ее. Что мне делать?

Эти последние причитания прозвучали действительно жалобно. Он уткнулся лицом в плечо и захныкал.

К черту приличия — Тог осушил остатки меда.

— А ты не думал завести какую-нибудь спаржу на стороне? — обратился он к содрогающимся от рыданий плечам брата. — У меня как раз есть на примете одна знойная барбариска.

— Бесполезно! Мне нужна она, а не какая-нибудь дублерша! О, горе мне…

Тог беспокойно поерзал на своем месте. Обменявшись сильными ударами, его брови объявили о перемирии.

— Что тут скажешь, братец, — задумчиво проговорил он, — если внешность для тебя так важна, всегда можно затушить свечи — и дело с концом. Как гласит старинная племенная мудрость, ночью все момордики… э-э… пес их знает, какого они цвета. Забыл. Но попомни мое слово…

— Ты так ничего и не понял! — проскулил Эллоний, теребя свое одеяние и устремив на брата укоризненный взгляд налитых кровью глаз. — Тут ничем не поможешь!

— Почему это?

— Потому что она светится в темноте!

IV. Не Леса — Алесса

Когда-то же она должна спать, — мрачно размышлял Тог — в ту ночь он бродил по замку и затачивал лезвие своего любимого меча. — Возможно, мой братец — полный олух, но все же я кое-чем ему обязан, ведь он взял да и назвал в мою честь целый город (с населением 1706), в конце концов. Я избавлю его от этой анноны игольчатой, и потом он, может статься, найдет себе какую-нибудь ююбу посговорчивее и будет счастливо править дальше.