Богохульство - Дуглас Престон

– Когда я был моложе, – негромко заговорил Хазелиус, – то был самонадеянным придурком. И в самом деле считал, что умнее всех на свете. Мне казалось, что я особенный, что достоин лучшей жизни, чем люди со средними умственными способностями. Во что я верил – не знаю. Впрочем, это совершенно неважно. Я шагал вперед, собирая доказательства своей несравненности: Нобель, Филдс, почетные звания, похвалы, мешки денег… Все вокруг мне казались дурными актерами в фильме, пытающимися играть меня. Потом я повстречал Астрид…

Он помолчал. Они приближались к началу индейской тропы.

– Астрид была единственным человеком на земле, которого я по-настоящему любил. Она помогла мне узнать самого себя. Потом ее не стало. Цветущая и красивая, она умерла у меня на руках. Я почувствовал себя так, будто наступил конец света.

Хазелиус на миг умолк и добавил:

– Тем, кто не переживал ничего подобного, это трудно понять.

– Я пережил подобное, – сказал Форд, не успев задуматься, стоит ли так откровенничать. Невыносимый холод утраты вновь обхватил и сдавил его сердце.

Хазелиус оперся рукой на камень.

– У тебя тоже умерла жена?

Уайман кивнул и задумался о том, почему он говорит о своем горе с Хазелиусом, если старался не затрагивать эту тему даже на приемах у психиатра.

– Как тебе удалось пережить такой удар?

– Мне не удалось. Я сбежал в монастырь.

Хазелиус заглянул Форду в глаза.

– Ты настолько набожен?

– Гм… не знаю. Когда она умерла, я перестал верить во что бы то ни было. Мне нужно было понять, где я и что я. И смогу ли снова обрести веру.

– И?..

– Чем больше я старался, тем меньше что-либо понимал. А потом вдруг осознал, что никогда не найду точных ответов и никогда не стану свято во что-либо верить. И успокоился.

– По-моему, рассудительный и интеллектуально развитый человек вообще не может быть в чем-либо полностью уверен, – сказал Хазелиус. – Даже в отсутствии веры, как, например, в моем случае. Кто знает, может, Господь этого Эдди и вправду где-то там существует? Мстительный, страдающий садизмом, одержимый геноцидными идеями, готовый сжечь всякого, кто не верит в него…

– А ты?.. – спросил Форд. – Как ты пережил смерть жены?

– Я решил, что должен что-нибудь подарить миру. Поскольку я физик, то придумал «Изабеллу». Моя жена любила повторять: если уж умнейший на свете человек не может выяснить, как так случилось, тогда же кто может? «Изабелла» – моя попытка ответить на вопросы, о которых ты говоришь. И на многие другие. Она в некотором смысле – моя вера.

На участочке, освещенном солнцем, Форд заметил крошку-ящерицу. Где-то наверху до сих пор кричал беркут, и этот пронзительный крик раскатывался эхом по каменистым холмам.

– Уайман, – сказал Хазелиус, – если мы не поймаем хакерскую программу, тогда проект погорит, нам всем придется проститься с работой, а американская наука отодвинется на громадный шаг назад. Ты ведь знаешь об этом?

Форд промолчал.

– Очень тебя прошу, пожалуйста, не разглашай нашу тайну до тех пор, пока мы не решим проблему. Под угрозой будущее нас всех – в том числе и Кейт.

Уайман резко повернул голову.

– Я заметил, что между вами что-то есть, – сказал Хазелиус. – Что-то светлое. Даже, если можно так выразиться, священное.

Если бы, мелькнуло в мыслях Форда.

– Дай нам еще сорок восемь часов, и мы спасем проект. Умоляю.

«Знает ли этот необыкновенный человек, – задумался Уайман, – или догадывается, зачем я приехал сюда на самом деле? Впечатление создается такое, что знает».

– Сорок восемь часов, – тихо повторил Хазелиус.

– Хорошо, – ответил Форд.

– Спасибо, – пробормотал Хазелиус хрипловатым от избытка чувств голосом. – Лезем наверх?

Уайман последовал за Грегори по ненадежной тропе. Дождь и ветер побили и истерли ступени, поэтому ступать по ним и держаться за их края было довольно непросто. Забравшись к остаткам постройки, Форд и Хазелиус приостановились перед входом, чтобы перевести дыхание.

– Взгляни-ка. – Грегори указал на то место, где обитатель древнего жилища выравнивал наружный слой глиняной массы. Бо́льшая часть этого куска истерлась от времени, но возле деревянной балки до сих пор сохранялись тонкие прожилки.

– Если приглядеться, видны отпечатки пальцев, – сказал Хазелиус. – Им тысяча лет. С другой же стороны, вот и все, что осталось от человека.

Он повернулся лицом к голубому горизонту.

– Вот что такое смерть. Приходит день, и – раз… Все исчезает. Воспоминания, надежды, мечты, дом, любовь, имущество, деньги. Родственники и друзья поплачут, устроят похороны и поминки – и продолжат жить, как жили. А ты становишься желтеющими фотографиями в альбоме. Потом умирают и те, кто тебя любил, потом те, кто любил их, и вот уже никто не помнит, что когда-то на земле был ты. Видел старые снимки в антикварных лавках, на которых мужчины, женщины, дети изображены в одежде девятнадцатого века? Теперь никому не известно, кто они такие. И о человеке, который оставил эти отпечатки, мы не знаем ровным счетом ничего. Он ушел, и всё. Зачем тогда жил?

Становилось теплее и теплее, однако Форд, когда они спускались вниз, поеживался, как от холода, при мысли, что и он когда-нибудь умрет.

Глава 30

Вернувшись домой, Форд заперся изнутри, задвинул шторы, взял из шкафа портфель и открыл кодовый замок.

«Поспи, дурак, поспи, тебе говорят!» – требовал его организм. Уайман же, пытаясь не обращать внимания на смертельную усталость, достал из портфеля ноутбук и записку Волконского. Выдавалась первая возможность поразмыслить над ней. Сев на кровать спиной к деревянной спинке и положив ногу на ногу, Форд поставил компьютер на колени, открыл «Хекс эдитор» и принялся впечатывать последовательность букв и цифр. Шестнадцатеричный код следовало ввести в машину. Только тогда можно было с ним поработать.

Что скрывалось за этими значками? Коротенькая компьютерная программа, текстовый файл, некое изображение, первые несколько нот Пятой бетховенской симфонии? Или то был персональный код доступа? В таком случае он не сулил раскрыть никаких тайн, ведь ноутбук Волконского забрали агенты ФБР.

Форд тряхнул головой, убрал с ног компьютер, поднялся и пошел на кухню сварить кофе. Он не спал почти двое суток.

Насыпая в фильтр последнюю ложку молотых зерен, Уайман вдруг почувствовал приступ боли в желудке и задумался о том, что все это время накачивал себя кофе. Оставив кофеварку выключенной, он обследовал буфет, нашел у задней стенки упаковку натурального зеленого чая, залил кипятком два пакетика, десять минут спустя вернулся в спальню с кружкой настоявшегося горького ароматного чая и продолжил впечатывать код.