Том 2. 1960-1962 - Аркадий Стругацкий

― Замечательно. Ты прав, Кондратьев.

Затем он вспомнил лиловое щупальце толщиной с телеграф ный столб и поспешно вскарабкался на субмарину. Подойдя к люку, на котором сидел Кондратьев, он сказал:

― Вода теплая, как парное молоко. Искупался бы.

Они молча сидели, пока Акико плескалась в воде. Голова ее черным пятном качалась на фоне светящихся волн.

― Завтра мы перебьем их всех,― сказал Кондратьев.― Всех, сколько их там осталось. Нужно торопиться. Киты подойдут через неделю.

Белов вздохнул и ничего не ответил. Акико подплыла и ухватилась за край люка.

― Товарищ субмарин–мастер, можно, завтра я опять с вами? ― спросила она с отчаянной смелостью.

Кондратьев сказал медленно:

— Конечно, можно.

— Спасибо, товарищ субмарин–мастер.

На юге над горизонтом поднялся и уперся в небо луч прожектора. Это был сигнал с «Кунашира».

― Пошли,― сказал Кондратьев, поднимаясь.― Вылезайте, Акико–сан.

Он взял ее за руку и легко поднял из воды. Белов мрачно сообщил:

― Я посмотрю, какая получилась пленка. Если плохая, я тоже спущусь с вами.

— Только без коньяка,― сказал Кондратьев.

— И без духов,― добавила Акико.

— И вообще я попрошусь к Хен Чолю,― сказал Белов.― Втроем в этих кабинах слишком тесно.

ЗАГАДКА ЗАДНЕЙ НОГИ

― Ваша первая книга мне не понравилась,― сказал Парнкала.― В ней нет ничего, что могло бы поразить воображение серьезного человека.

Они лежали в шезлонгах под выцветшим горячим тентом на веранде поста Колд Крик ― биотехник Гибсонского заповедника Жан Парнкала и корреспондент Европейского информационного центра писатель Евгений Славин. На низком столике между шезлонгами стоял запотевший пятилитровый сифон. Пост Колд Крик располагался на вершине холма, и с веранды открывался отличный вид на знойную сине–зеленую саванну Западной Австралии.

— Книга обязательно должна будить воображение,― продолжал Парнкала,― иначе это не книга, а дурной учебник. Собственно, можно выразиться так: назначение книги ― будить воображение читателя. Правда, ваша первая книга была призвана выполнить и другую, не менее важную задачу, а именно: донести до нас точку зрения человека вашей героической эпохи. Я много ждал от этой книги, но ― увы! ― видимо, в процессе работы вы утратили эту самую точку зрения. Вы слишком впечатлительны, друг Женя!

— Все проще, Жан,― сказал Женя лениво.― Гораздо проще, мой друг. Мне ужасно не хотелось предстать перед человечеством этаким Кампанеллой навыворот. А в общем–то все правильно ― книжица серая…

Он свесился с шезлонга и набрал в длинный узкий бокал пенистого кокосового молока из сифона. Бокал мгновенно вспотел.

― Да,― сказал Парнкала,― вам очень не хотелось быть Кампанеллой навыворот. Вы слишком спешили сменить психологию, Женя. Вам очень хотелось перестать быть чужим здесь. И напрасно. Вам следовало бы побольше оставаться чужим: вы смогли бы увидеть много такого, чего мы не замечаем. А разве это не важнейшая задача всякого писателя ― замечать то, что не видят другие? Это будит воображение и заставляет думать.

― Пожалуй,― сказал Женя.

Они замолчали. Глубокое спокойствие царило вокруг, дремотное спокойствие полуденной саванны. Наперебой трещали цикады. Пронесся легкий ветерок, зашумела трава. Издалека донеслись пронзительные звуки ― это кричали эму. Женя вдруг сел и вытянул шею.

― Что это? ― спросил он.

Мимо поста, ныряя в высокой траве, неслась странная машина ― длинный вертикальный шест, видимо на колесах, с блестящим вращающимся диском на конце. У машины был на редкость нелепый вид. Подпрыгивая и раскачиваясь, она уходила на юг.

Парнкала поднял голову и посмотрел.

— А,― сказал он.― Я забыл вам рассказать. Это уродцы.

— Какие уродцы?

— Никто не знает,― сказал Парнкала спокойно.

Женя вскочил и подбежал к перилам. Длинный нелепый шест быстро удалялся, раскачиваясь, и через минуту скрылся из глаз. Женя повернулся к Парнкале.

― Как же это так ― никто не знает? ― спросил он.

Парнкала пил кокосовый сок.

― Никто не знает,― проговорил он, вытирая губы.― Это очень забавная история, она вам понравится. Впервые они по явились полторы декады назад ― вот такие шесты на одном колесе и ползучие тарелки. Их часто видят в саванне между Колд Криком и Роальдом, а позавчера один шест пробежал по главной улице Гибсона. Одну тарелку растоптали мои эму. Я видел ― большая куча осколков плохой пластмассы и остатки радиомонтажа на совершенно отвратительной керамике. Похоже на школьные модельки. Мы связались с Гибсоном, но там никто ничего не знал. И вообще, как выяснилось, никто ничего не знает.

Парнкала снова поднес бокал к губам.

― Удивительно спокойно вы об этом рассуждаете, друг Жан! ― не вытерпел Женя. В его воображении возникали картины, одна фантастичнее другой.

Парнкала улыбнулся:

― Да вы сядьте, Женя. Оснований для беспокойства нет никаких. Вреда уродцы никому не приносят, эму и кенгуру их не боятся, и, кроме того, вы не дали мне докончить ― ими уже занимаются товарищи в Джакое. Они… Куда вы, Женя?

Женя торопливо собирался. Он рассовывал по карманам диктофонные обоймы, футлярчики с микрокнигами и свои потрепанные записные книжки.

— Джакой ― это, кажется, центр австралийской кибернетики,― произнес он.― Там построили какую–то интересную машину, правда?

— Да, машину КРИ,― сказал Парнкала обиженно. Он был очень огорчен, что корреспондент Славин уезжает так скоро. С Женей было приятно беседовать ― он очень любил слушать.

— Почему КРИ?

― Коллектор Рассеянной Информации. Машина–археолог, как я слыхал.

Женя остановился.

— Так, может, эти уродцы оттуда?

— Я же говорю ― ничего не известно,― с досадой сказал Парнкала.― Никто ничего не знает. Ни в Джакое, ни в Гибсоне, ни во всем мире… Хоть ужин возьмите, Женя…

— Нет–нет, спасибо, я очень тороплюсь. Ну, дорогой Жан, благодарю за гостеприимство. Мы еще увидимся.― Женя залпом допил свой бокал, весело кивнул и, перепрыгнув через перила, побежал с холма к своему птерокару.

Научный поселок Джакой располагался в тени чудовищных черных акаций с кронами поперечником в сорок–пятьдесят метров. Поодаль, на берегу глубокого озера с синей прозрачной водой, белели развалины фермы какого–то древнего переселенца. Между поселком и развалинами четко выделялся прямоугольник посадочной площадки. Машин на площадке не было. Людей тоже не было.

Впрочем, птерокару посадочная площадка была не нужна, и Женя облетел вокруг акаций, выбирая место поближе к поселку. В полу километре от поселка он вдруг заметил необычайное оживление. Сначала ему показалось, что там играют в регби. В траве шевелилась и перекатывалась куча переплетенных черных и белых человеческих тел. Из кучи неслись азартные возгласы. «Прелестно! ― подумал Женя.― Отлично сыгрались!» В этот миг куча распалась, открыв что–то округлое, черное и блестящее, и один из игроков кубарем покатился в сторону, упал и остался лежать, скорчившись, держась руками за живот. «Э, нет,― подумал Женя,― это не игра». Из–под ветвей акаций вынырнули еще трое, на ходу сбрасывая куртки. Женя стремительно пошел на посадку.