Тайна дела № 963 - Игорь Заседа

– Хоакин, ты даже не догадываешься, какую новость ты мне привез! Спасибо! – Я так сильно ударил мексиканца по плечу, что тот скривился от боли.

– Я всегда готов вам помочь, Олех! – горячо заверил меня Хоакин. Выдержав паузу, он неуверенно спросил: – Это имеет какое-то отношение к Олимпиаде?

– Самое прямое, Хоакин! Как только можно будет поставить последнюю точку, я сообщу тебе такое, что наверняка попадет на первые страницы газет…

– И моей тоже?

– Непременно, Хоакин, нужно будет сделать эту информацию достоянием всего мира, это будет самым действенным средством борьбы с опаснейшим врагом спорта – допингом…

– Я буду ждать, Олег…

Мы отправились в Эм-Пи-Си. Без задержек миновали полицейский контрольный пост, повстречали на своем пути улыбчивого чина из службы безопасности, довольно сносно говорившего по-русски (он пару раз помогал мне разобраться в хитросплетениях улиц Сеула) – он заулыбался, точно увидел желанного родственника, поинтересовался, не нужна ли его помощь, и услышал отрицательный ответ, закачал вверх-вниз головой, точно извиняясь за собственную навязчивость. В кодаковском закутке на удивление было тихо и пусто, по-старчески чуть слышно ворчал титан с кипятком, девушки маялись без дела и одна из них – черноволосая и черноглазая вострушка взялась приготовить нам кофе. Мы с Хоакином плюхнулись в глубокие мягкие кресла и уставились в экран телевизора – передавали в какой уж раз за день скандал, разразившийся в «Джимнезиуме», где выступали тяжелоатлеты, и болгарский атлет был обвинен в применении допинга.

Мы разговорились с Хоакином о Володе Сальникове, чье появление в Сеуле восприняли как сенсацию. Я рассказал мексиканцу, как нелегко было этому 28-летнему парню, давным-давно пережившему не только вторую, но, пожалуй, и третью спортивную молодость; о том, как все отвернулись от него, и тренером вынуждена была стать только что окончившая институт физкультуры его жена, как перед самым отъездом в Сеул чуть ли не целиком сборная, подстрекаемая старшим тренером, восстала против включения олимпийского чемпиона-80 в команду, и лишь твердая позиция одного из зампредов Госкомспорта (не Гаврюшкина, нет!), на свой страх и риск взявшего пловца под защиту, открыла Сальникову дорогу на Олимпиаду.

– Олех, спортивный мир жесток, согласитесь со мной? – подвел итог моему рассказу Хоакин. – Конкуренция, а за ней еще и немалые деньги, причитающиеся за каждую олимпийскую медаль, разве это не корежит души молодых людей?

– Еще как! Но нельзя крайности, Хоакин, возводить в абсолют, потому что в любом виде человеческой деятельности – от научных открытий, любви до обычной рутинной работы – всегда найдутся «горячие точки», способные вызвать столкновения. Эволюция подразумевает победу сильного над слабым…

– Вот-вот, сильного над слабым! Выходит, спорт концентрирует, доводит до точки кипения человеческие страсти, учит быть жестоким?

– Нет, и еще раз нет! Спорт учит уважать соперника, учиться у победителя лучшему, что есть у него. Как правило, плохо кончают те, кто мошенничает, и не они определяют лицо спорта… чистого спорта, конечно.

– Вы имеете в виду – допинги?

– Да, в первую голову их, а потом – деньги, ведь ради них люди готовы убивать себя химическими препаратами… Заколдованный круг!

– Вот видите, Олег, – не унимался Хоакин. – Большой спорт – вред, да и только!

– Да, он нередко оборачивается безжалостно – жестокой стороной к спортсмену, вчерашнему триумфатору, толкает его на преступления. Но разве справедливо из-за одной, пусть двух-трех, словом, небольшого числа паршивых овец бросать тень на весь спорт? Он с каждым днем будет нужнее, необходимее человеку в нынешнем, а тем паче в завтрашнем мире, где будет куда меньше естественного движения, где среда обитания потребует от человека максимальной выживаемости и силы – физической и нравственной, если он хочет остаться человеком! Нужно бороться против того, что губит спорт, что отталкивает от него людей. Особенно молодых!

7

Оставались сутки до прилета Майкла Дивера.

Я считал минуты, нетерпеливо вглядываясь в циферблат часов, старенькой «Победы» – память об отце.

Куда-то запропастился Алекс, телефон не отвечал ни ранним утром, ни глубокой ночью. Спросить было не у кого, тем паче нет-нет да проскальзывала в моей перегруженной голове предательская мысль: а не улетел ли Разумовский вообще из Сеула, от греха подальше? Догадка эта горьким ядом отравляла душу, хотя – если уж начистоту – имел ли я право обвинять Алекса в трусости? Он жил в том мире, и на собственной шкуре, по его же выражению, – испробовал жестокие «прелести» неписаных законов подпольного мира наркобизнеса. Что мог поделать он, одиночка, против сплоченной мафии, где жизнь человека стоила ровно столько, какой тайной он владел?

Сердце болело, и я – вопреки своим правилам – нередко заглядывал в стеклянный пузырек с желтыми пилюлями валерьяны.

Помог Володя Сальников. Он провел меня в бассейн по чужому билету участника (парня успели «выслать» на корабль, что пришвартовался в гавани за полсотни километров от города, экономя на нем, неудачнике, не пробившемся в финал, валюту). Я вволю поплавал, чем, наверное, смущал юные дарования, стремительно проносившиеся мимо тихохода, тяжело таранящего воду. Спасибо, хоть не поинтересовались, откуда это я свалился на их голову.

Дейв Дональдсон тоже не появлялся. Правда, однажды вечером позвонил и предупредил, что будет отсутствовать некоторое время, но объяснять причину не стал. Впрочем, я был ему за это только благодарен: сам себе не находил места, буквально каждой клеточкой чувствуя приближающуюся развязку и, естественно, не без оснований опасаясь каких-то враждебных действий со стороны Питера Скарлборо. Чтоб не попасть в рискованную ситуацию, отказался от городского транспорта, признавая лишь автобусы прессы, где постоянно дежурили двое молодцов из службы безопасности – один отирался обычно рядом с водителем, второй – внимательно наблюдал за происходящим, выбрав местечко в последнем ряду кресел.

Когда наконец приспел час отправляться в аэропорт, я не сел ни в первое свободное такси, подкатившее к северному выходу из деревни прессы, ни во второе. Лишь когда появилась машина с пассажиром, не стал ждать, пока тот расплатится, а вскочил в автомобиль, задавленно крикнув водителю: «Ким-по, быстрее!»

– Ким-по? – кажется, испуганно переспросил кореец, когда пассажир захлопнул за собой дверцу.

– В аэропорт!

Мы сделали лихой разворот на площади, перегороженной защитными барьерами, и мимо внимательных полицейских, набирая скорость, понеслись по новенькой автостраде.

Мне показалось, что мое нетерпение передалось и водителю, – он выжимал из мотора максимум лошадиных сил…

Майкл Дивер показался в проходе последним, когда у меня уже екнуло сердце – неужто что-то стряслось по дороге?

Он шагал следом за командой велосипедистов из Уругвая – за компанией черноволосых и смуглолицых невысоких парней, бросавших по сторонам гордые взгляды, словно торопясь поведать всему миру, что и они готовы вступить в поединок с любым за олимпийские медали. Их было человек семь-восемь во главе с низкорослым толстяком с перекинутым через плечо разноцветным пончо; он, чуть отстранив руку, нес желтый кожаный чемоданчик с таким важным видом, что я невольно улыбнулся. Так и подмывало спросить у толстячка – явно спортивного функционера, тренеры держатся, особенно накануне стартов, скромнее, незаметнее, что ли, суеверно опасаясь спугнуть «госпожу Удачу», – уж не для золотых медалей приготовлен сей такой заметный и броский чемоданчик. Если б я не встречал Майкла Дивера, непременно подошел бы к уругвайцам…

Я узнал Дивера по ладной спортивной фигуре и еще по какому-то особому, ему лишь присущему четкому, уверенному шагу; если приглядеться, то могло создаться впечатление, что он как бы пружинит на носках, самую малость, незаметно для случайного взгляда. Но я ведь к Диверу пригляделся, запомнил не одно лицо, но главное – манеру вести себя: идти, сидеть, разговаривать, никогда не помогая себе жестами – столь распространенными дополнениями к словам. В ней чувствовалась скрытая сила, невидимая энергия, вырабатываемая живым и деятельным умом, она передавалась собеседнику, и я это тоже запомнил.

Майкла Дивера не узнать бы, не обрати я еще раньше внимания на эти особенности его личности: в выцветших джинсах, в широкой с закатанными по самый локоть рукавами красной рубахе, оголявшей грудь, в высокой с острым, выступающим козырьком «клубной» фуражке, закрывавшей пол-лица, затемненного вдобавок еще и зеркальными очками, с распатланными длинными, завивающимися на затылке и на висках седеющими волосами, – он напоминал стареющего хиппи, давным-давно вернувшегося с благословенных пляжей Нагапаттинама в Бенгальском заливе, давно и прочно оккупированных этими «цветками жизни», что, словно перекати-поле, носятся по белу свету в поисках земного рая…