Надрез - Марк Раабе
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Свежий воздух становится для нее едва ли не потрясением. Она жадно набирает полные легкие – воздух пахнет землей, горами, смолой и травой. Лиз щурится, пытается сориентироваться. Справа гараж, но ворота заперты. Наверное, внутри машина, а где-то в доме – ключи. Но она не может вернуться. Только не в этот дом.
Ошалев, она несется дальше, к стенке из бутовой кладки, минует кованые черные ворота. Небо так далеко в вышине, что у нее кружится голова. В синеве проступают очертания гор, они точно парят в небесах, эти заснеженные вершины. Ноги вспоминают тренировки. Шаг за шагом, шаг за шагом, только быстрее, быстрее, по дороге…
Лиз оглядывается, видит стену, окружающую дом, его дом, грязноватое бунгало, холодное, одинокое, будто высеченное в скале. Дорога ведет прямо к двустворчатой двери – словно к распахнутой голодной пасти.
«Но тебе пришлось бы убежать далеко, Лиз, очень далеко».
«Еще и как убегу, подонок!»
Перед ней раскинулась дорога, серпантином уходящая вниз с горы, с двух сторон от асфальта – лес. Лиз бежит дальше, под сенью деревьев, движется на безопасном расстоянии от дороги, но параллельно ей. Она оступается на крутых склонах, ветки бьют ей в лицо, царапают тело. Ступать босыми ногами по каменистой почве – сущая мука. В какой-то момент ее охватывает страшный холод. Птицы перекрикиваются в ветвях деревьев над ее головой. Лиз останавливается, разрывает целлофан, достает платье – и охает.
«От-кутюр».
Чертик сомнений на ее плече заливается смехом.
«Ну и что, – упрямо думает Лиз, – это лучше, чем ничего».
Платье черное, и Лиз хочется, чтобы скорее сгустились сумерки, хотя она знает, что день только начался.
Глава 40
Берлин, 25 сентября, 18: 42Габриэль жмурится, словно так можно спастись от боли, можно позабыть обо всем этом безумии…
«Люк! Послушай, Люк…»
Габриэль не отзывается. Все его тело пронзает боль, сознание точно оглушено.
«Ну и что? Помогло оно тебе? Вот зачем было спускаться в этот проклятый подвал, а?»
«Помогло?» – эхом звучит вопрос в его голове, и Габриэль не находит на него ответа.
«Ты только посмотри, что ты с нами сотворил! И ради чего?»
Молчание.
А потом – тихая-тихая мыслишка: «Может быть, мне следовало бы избавиться от тебя…»
«Избавиться? От меня? Ты шутишь».
«А вдруг нет?»
«Люк! Мы… мы с тобой всегда понимали друг друга. Ты знаешь, сколько раз я тебя спасал?»
«Наверное… Да…»
«Наверное?»
«Я не знаю, ты ли меня спасал».
«Что?»
«Может быть, без тебя я справился бы лучше».
«Ах ты, мелкий неблагодарный ублюдок! Кто всегда заботился о том, чтобы ты держал себя в руках? Чтобы ты не ревел? Чтобы оставался сильным? Кто, бога ради, заботился о том, чтобы тебя не стерли в порошок, а?»
«Я знаю. Да».
«И несмотря на это, ты предпочитаешь ЕЕ?»
«Дело не в этом».
«В этом. Именно об этом и идет речь. С тех пор как она появилась, ты стал вести себя… непредсказуемо. Ты стал опасен – для самого себя».
«Я не уверен».
«Ты все еще можешь покончить с этим. В любое время. Тебе просто нужно принять решение».
– Чего ты от меня хочешь? Какое решение? Решение отказаться от Лиз? Ты вообще понимаешь, что требуешь? – уже вслух произносит Габриэль. – Слушай! Я убил моего отца. Я! Не знаю почему, не могу вспомнить, но я знаю, что сделал это. А теперь ты хочешь, чтобы я позволил Лиз умереть? Именно Лиз?
«Так ты станешь свободным».
«Свободным?»
«Именно этого ты и хочешь».
«Свободы? Это ты хочешь свободы. Я хочу… не знаю… искупления».
«Искупления! О божечки, ну что за пафосное дерьмище?! Нет такой штуки, как искупление. Как что-то можно искупить? С высотки прыгнув? Существует только свобода».
«Может, без тебя мне и правда было бы лучше».
«Спать иди, умник!»
«Не могу я спать, черт бы тебя побрал? Можешь ты это понять или нет? Или в твоей чертовой голове это не укладывается?»
«Нашей голове, Люк. Нашей голове! И вообще, ты забыл про электроды, Люк. Что там с датчиком?»
Габриэль открывает глаза.
«Черт, электроды!»
Дрожащими руками он ощупывает пол рядом с кроватью. В щель между задернутыми гардинами бьет луч света, и в нем пляшут пылинки. Свет льется к Габриэлю на кровать, задевая отдельные листы из его истории болезни, валяющиеся на полу номера в гостинице. Где-то среди этих бумажек Габриэль находит тонкий кабель, прикрепляет электроды к предплечью и опять закрывает глаза. Перед его внутренним взором что-то вдруг вспыхивает багровым – багровым, как внутренности. И вот он опять в подвале «Конрадсхее», ошеломленно читает свою историю болезни.
В какой-то момент он на время потерял сознание, а когда пришел в себя, было уже далеко за полдень. След от укуса на руке горел огнем, Габриэля лихорадило.
При иных, нормальных обстоятельствах он дождался бы наступления темноты, чтобы покинуть больницу под покровом ночи. Но ничего нормального уже не осталось. Нормальное закончилось.
Он выбрался из архива, и в соседнем подвале по счастливой случайности нашел старую серую спецовку. Набросив ее, он вышел из подвала тем же путем, что и вошел.
Около часа спустя Габриэль уже сидел в приемной одного семейного врача. Рука сильно опухла, видимо, рана была инфицирована. Врач хотел сделать ему прививку от бешенства, но Габриэль отказался, попросил взамен антибиотики, дал врачу промыть и перевязать рану и категорически отверг предложение отправиться в больницу.
Стоило Габриэлю выйти из кабинета врача, как усталость навалилась ему на плечи, едва не сбив с ног, как несущийся грузовик. Его знобило все сильнее. Стуча зубами, он поймал такси, вышел неподалеку от «Цезаря» – нельзя было, чтобы таксист понял, куда привез клиента, – и остаток пути преодолел пешком.
Очутившись в своем номере, он все бросил рядом с кроватью, стянул порванную куртку, сунул в карман мобильный – на случай, если позвонит Вал, – и упал на матрас. Ему казалось, что он с детства носил в себе злокачественную опухоль, и теперь она пустила метастазы, проявив свою истинную сущность.
Хотя Габриэль был уверен, что не сможет уснуть, вскоре на него накатила дремота. Со всех сторон подступали воспоминания, тонкие, но широкие, точно холсты, картины, и его швыряло от одного воспоминания к другому, будто шарик в игровом автомате.
Кровь… Дэвид, маленький, как тряпичная кукла, но тяжелый, как танк. Его нужно было вывести оттуда. Прочь от пожара, прочь от мертвых глаз. Глаз, буравивших Габриэля.
Подвал, лаборатория. Открытая дверь. Его отец кричит, мол, не входи сюда! Но Габриэль не удержался. Что-то мерзкое, липкое застряло между пальцами ног. Пахло химией. Лес фотографий. С потолка свисала кинопленка, извивалась, как змея. Обхватила его за шею, начала душить. Рука точно в огне…
Будто ее ударило током…
Габриэль открывает глаза – и сон рвется.
Электроды на руке подают слабый сигнал. Сработал инфракрасный датчик. Кто-то стоит у двери.
Габриэль в панике вскакивает, вжимается в стену между дверью и кроватью, смотрит на потертую дверную ручку и ждет.
Ничего. Ни единого движения.
Сердце стучит в груди.
«Дыши! Успокойся!»
Солнце уже взошло, и из-за плотных гардин в комнату пробираются грязные сумерки.
За дверью слышится какой-то шорох, где-то на уровне замка. Кто-то просовывает пластиковую карту между защелкой и дверной рамой. Габриэль напрягает мышцы. Раздается металлический щелчок – и замок поддается. Дверь распахивается, бьется о стену рядом с умывальником. В комнату вламывается какой-то громила, в руке у него – небольшой черный пистолет.
Габриэль движется, как заводной механизм, все его реакции доведены до автоматизма. Правая рука взметается, точно лезвие выкидного ножа, прицельный удар ребром ладони в шею – и мужчина, охнув, падает, оружие вываливается у него из руки.
За ним – еще двое, оба в черных кожаных куртках. Первого Габриэль пинает в правую ступню – и тот отшатывается в коридор, натыкаясь на второго. Краем глаза Габриэль видит, как упавший мордоворот протягивает руку за пистолетом.
Габриэль захлопывает дверь перед носом двух других противников. Слышится глухой удар и вскрик. Он поворачивается и еще раз бьет громилу по шее. Пальцы мужчины, уже почти дотянувшиеся до пистолета, обмякают. Оружие – русский самозарядный пистолет модели «МР-444» «багира» из литой термопластмассы – валяется на полу, как странная, изогнутая деревяшка. Габриэль слышит, как два других мордоворота принимаются за дверь. Его мысли бешено мечутся в голове, несутся куда-то, точно поезд, за окном которого все расплывается от быстрой езды.
«Возьми эту дурацкую пушку, гос-споди!»
