Камень духов - Александр Кердан

– Хорошо. Я верю тебе. Ты свободен…

Помпонио не торопясь вытряхнул из калумета пепел, завернул трубку в кусок оленьей замши, уложил свои вещи в сумку. Потом встал, приложил руку к сердцу и снова поднял ее вверх, открытой ладонью в сторону бледнолицего. Потом он подхватил протянутое ему ружье и легкими, почти не оставляющими следов на траве шагами ушел за деревья.

У каждого человека на этой земле своя правда. Вернее, не одна, а несколько правд, которые кажутся ему в той или иной ситуации абсолютной истиной. Но даже наедине с собой иногда не решается человек высказать ее. Не зря и поговорка придумана, что не всякую правду сказать можно. Иногда умалчивает о ней человек ради собственного благополучия, иногда – ради ближних…

Но есть среди всех высказанных и невысказанных правд одна, самая трудная. Это правда о себе самом. Попробуй признаться в ней, не лукавя… Не так-то просто окажется, особенно если ты человек уже немолодой да к тому же достаточно известный. Тут на помощь твоему личному нежеланию спускаться с пьедестала приходят всевозможные отговорки и оправдания.

Вот только одна из них: человек, еще при жизни обессмертивший свое имя каким-нибудь подвигом, куда более, чем простой обыватель, уязвим для своих современников. Такого каждый норовит клюнуть, укусить, очернить – и его самого, и дело, которым он прославился. Резон у всех очернителей один – хоть каким-то боком примазаться к великому, прикоснуться к вечности. Попал же Герострат в историю, спалив прекрасный храм.

Командир фрегата «Крейсер» Михаил Петрович Лазарев без ложной скромности мог отнести себя к числу людей известных. Тридцати шести лет от роду, он уже трижды и, к слову, единственным из российских моряков командиром корабля обошел вокруг света. Если учесть, что за спиной капитана второго ранга еще и беспримерный поход в антарктических льдах в составе экспедиции под началом Беллинсгаузена, то Лазареву и впрямь есть чем гордиться. И орденами, и прочими наградами он не обижен. Свое нынешнее звание он получил, минуя первый штаб-офицерский чин: сразу из лейтенантов в капитаны второго ранга! Да и современники, в том числе такие, как знаменитые Крузенштерн и Головнин, почитают его одним из лучших офицеров российского флота…

Стоит ли тогда обращать внимание на суждение мальчишки, вчерашнего мичмана, его же, Лазарева, стараниями получившего лейтенантские эполеты? Кто он такой вообще, этот Завалишин? Молодой человек с раздутым самомнением, ничего еще не совершивший… Да, конечно, офицер он грамотный, начитанный, но не ему учить Михаила Петровича, как находить разницу между обсервационными и счислимыми координатами, какие паруса и каким образом ставить!

В последнее время командир «Крейсера» часто возвращался мыслями к лейтенанту, который отправился в Россию по странному вызову из императорской канцелярии. Лазарев не мог понять, для чего юнец понадобился государю императору. Не то чтобы капитан второго ранга остерегался, что вызов каким-то боком связан с ним самим или с находящимся у него в подчинении фрегатом, но червячок в душе все-таки шевелился. Конечно, Лазарев не боялся, что отзыв никому не известного обер-офицера может испортить его репутацию. Ну и что из того, что Завалишин нечаянно увидел то, чего ему не надо было видеть? Не докажешь – значит, к делу не пришьешь. Да и не станет лейтенант об этом распространяться. Насколько Лазарев успел узнать Завалишина, тот придерживается неписаного флотского закона: не говорить худо ни о корабле, на котором служишь, ни о сослуживцах, ибо любой надевший флотский мундир принадлежит флоту и кают-компании, с присущей ей корпоративной честью.

Куда больше тревожило командира фрегата, что Завалишин вел какие-то переговоры с иностранцами. Мало того, что он не имел на то никаких полномочий и поступал вопреки уставу! Лазареву стало известно и содержание бесед. И хотя лейтенант прикрывался в них верноподданническими лозунгами, но слишком уж часто мелькали в его речи слова «свобода», «благоденствие», «политика»…

По строгому разумению Михаила Петровича, вести такие разговоры офицер права не имеет. Политика – дело государственных мужей. А моряк должен умело управлять кораблем, совершать плавания, делать открытия и сторониться того, что напрямую с его службой не связано.

Правда, сам Лазарев однажды попытался ввязаться в управление делами российско-американских колоний. Это случилось во время его первого кругосветного вояжа на корабле «Суворов». Но попытка диктовать свои правила главному правителю Баранову чуть было не закончилась катастрофой. Тот приказал палить по кораблю из пушек, если Лазарев не прикажет тотчас сниматься с якоря.

Тогда, будучи совсем молодым человеком, Михаил Петрович отступил и, более того, дал себе зарок больше политикой не заниматься. А вот Завалишин, как доложили командиру, только этим и грезит. Не приведи Господь, окажется сей новоиспеченный реформатор замешан в какой-нибудь авантюре или тайном обществе! Тогда наверняка спросят: «А куда смотрел командир?» Тут не ходи к гадалке, сразу отыщутся недоброжелатели. В Главном морском штабе и в министерстве скажут: «Недоглядел!» Вот тогда на карьере точно можно будет поставить крест. Завалишину что? Он – сын полного генерала, у которого вся столица – друзья и родственники. Не пропадет в любом случае! А у Михаила Петровича вся опора – старик отец, небогатый владимирский помещик, да два брата – такие же, как он сам, служилые люди, верой и правдой добывающие чины и ордена.

Лазарев скосил глаза на свой эполет с тонкой штаб-офицерской бахромой, задумался опять о Завалишине: «Сей офицер, конечно, не бездарен. Математик и астроном. Но куда более потребны российскому флоту практики, могущие все сделать своими руками. Флот именно такими и держится. А теоретики разных мастей однажды уже чуть не довели флот до ручки: это ж надо додуматься – предложить государю продать все корабли Англии: дескать, у России сухопутных проблем хватает… Слава Богу, до продажи дело не дошло, а ведь могло, могло…»

Михаил Петрович поднялся с кресла, перекрестился на икону Николая-Угодника и, надев офицерскую фуражку, введенную уже лет десять назад, но до сих пор не сумевшую до конца вытеснить традиционную треуголку, вышел из каюты. Минуя кают-компанию, он прошел на верхнюю палубу.

Там по привычке, укоренившейся в нем еще со службы в королевском флоте Великобритании, Лазарев первым делом кинул взгляд на небо, по которому были разметаны перистые облака, напоминающие головные уборы индейских старшин, – точный признак сильных и холодных ветров.