Орудия войны (СИ) - Каляева Яна

У Щербатова мелькнула мысль отойти в курительную комнату, но это было бы слишком откровенным бегством. Пришлось дождаться, пока Анна дошла до него.

— Мой муж считал вас соратником и другом, — сказала госпожа Алмазова вроде бы негромко, но ее голос достигал всех углов просторного зала. — Более того, единомышленником. Ему вы обязаны своей головокружительной карьерой. И не в том беда, что вы предали его ради своих амбиций. Во все времена политики так поступали. Много хуже, что вы предали идею, которую сами же и создали. Вместо того чтоб превратить Россию в великую страну, вы продаете ее по кускам иностранным державам. Вы ведь не остановитесь на…

Щербатов ощутил легкое движение у себя за плечом. Шуршание шелка, запах ландыша. Вера. Она посмотрела Алмазовой прямо в глаза, и та осеклась.

— Вы чрезвычайно взволнованы, Анна Николаевна, — сказала Вера вроде бы мягко, но веско. — На вас так много всего обрушилось. Вы устали. Вам надо отдохнуть. Незамедлительно.

Взгляд госпожи Алмазовой застыл, рука дернулась к горлу. Женщина качнулась и потеряла равновесие. Хорошо, кто-то из стоящих за ее спиной мужчин успел подхватить ее.

Оркестр вернулся с перерыва чуть раньше, чем это было запланировано и, почти не сбиваясь, заиграл “Дунайские волны”.

— Ничего особенного, — улыбнулась Вера. — Даме стало дурно. На балах такое случается.

— Как ты, дорогая моя? — спросил Щербатов. Он видел, что Вера побледнела, и знал, какой ценой даются ей подобного рода опыты.

— Превосходно. Возвращайся к своим делам, не беспокойся обо мне.

— Нет уж. Мы едем домой, прямо сейчас. Не спорь, прошу тебя. Мне все равно сегодня уже не до светских развлечений. Идем.

По тому, как тяжело Вера, обычно такая грациозная, оперлась на его руку, Щербатов понял, что не ошибся насчет ее состояния. Не тратя времени, чтоб откланяться, он повел сестру к выходу из бального зала. Заметил в толпе Софи, и что-то кольнуло его. Что в ее лице — недоумение, растерянность, страх? Некогда. Его первый долг — позаботиться о сестре.

Дома Вера сразу поднялась к себе и сказала, что ужинать не станет, тотчас ляжет спать. Щербатов рассеянно прошелся по комнатам первого этажа. Оказывается, Вера купила панно и две китайские вазы, превосходно дополняющие интерьер, а он и не заметил. Время было еще раннее — бал дебютанток начинался днем. Щербатов понял, что это первый его свободный вечер за последние месяцы. Следовало бы отдохнуть, но он отчего-то не находил себе места. Министр ОГП не привык бывать дома один так рано; чаще всего он допоздна задерживался на службе. Светские мероприятия, визиты и прием гостей, посещение театра или церкви — все это тоже было работой. Отдыхал он разве что с Софи, однако на сегодня они о встрече не договаривались, она теперь на балу.

Наедине с собой Щербатов не оставался уже давно. Он решил почитать — времени на чтение у него постоянно не хватало. Открыл “Государя” Макиавелли, попытался найти место, на котором остановился. Кажется, здесь…

“Люди, веря, что новый правитель окажется лучше, охотно восстают против старого, но вскоре они на опыте убеждаются, что обманулись, ибо новый правитель всегда оказывается хуже старого. Что опять-таки естественно и закономерно, так как завоеватель притесняет новых подданных, налагает на них разного рода повинности и обременяет их постоями войска, как это неизбежно бывает при завоевании”.

Сосредоточиться на чтении не получалось. Может быть, выпить коньяку, чтоб расслабиться? Нет, пожалуй, пить в одиночестве — плохая идея. Щербатов немало знавал людей, для которых это становилось началом конца. Лучше уж вернуться на службу, хоть время и неурочное. Щербатов позвонил и распорядился вызвать машину. Автомобилизмом он, в отличие от Веры, не увлекался и автомобиля своего не держал, служебные машины его вполне устраивали.

Кабинет Щербатова был выложен дубовым паркетом. Кессоны под потолком гармонировали с его орнаментом. Как когда-то и предрекала Вера, из окон открывался вид на Храм Христа Спасителя. Сейчас его громада таяла в серых московских сумерках. Знатоком архитектуры Щербатов себя не считал, и все же это строение раздражало его своей несоразмерностью. Старым церквям, даже самым скромным, присуща гармония, которой этот помпезный собор лишен начисто. Но главное ведомство страны должно быть расположено рядом с главным храмом страны.

В корзине для входящих писем — очередное коммерческое предложение концерна “Улисс” о новых концессиях. Под этим незамысловатым прикрытием правительство Франции пыталось наложить руку на природные богатства России. Реньо всеми правдами и неправдами выгрызал новые концессии и расширение уже выданных. Даже брать этот документ в руки было противно, но Щербатов заставил себя.

Майкопскую нефть французам пришлось отдать еще в сентябре — иначе не было возможности избежать санкций за невыплату внешнего долга. Теперь Реньо пытался присвоить криворожскую железную руду. Едва ли ее удастся сохранить — ведь поставки хлеба из черноземных губерний оказались сорваны. Но в этом письме появилось кое-что новое: проект концессионного предприятия на угольных шахтах Донбасса. Нет уж, подумал Щербатов, Донбасс мы этой сволочи не отдадим…

Просмотрев последние сводки, Щербатов прикрыл глаза. Все, что он пытался создать, разваливалось у него в руках. Казаки, братья по оружию, нанесли удар в спину. Уличные бои в Иваново-Вознесенске, стачки в Ижевске и в Барнауле, выступления матросов в Кронштадте, волнения на западных окраинах, мятеж в концентрационном лагере под Тверью, антиправительственный заговор в Николаевском артиллерийском училище… И в центре всего — Тамбовщина.

Своих секретарей и делопроизводителей Щербатов сам в середине дня отпустил — бедолаги, вынужденные работать с ним вместе, сутками не видели своих родных. Однако заказанные сводки по положению в Тамбовской губернии были подготовлены и аккуратно сложены на его столе. Эту историю в газетах называли разгулом бандитизма, но в ОГП все понимали, что речь идет о народном восстании. Хуже того, о восстании, которое все менее напоминало стихийный бунт и все более — действия организованной, дисциплинированной, управляемой из единого центра армии. Летом в Тамбовской губернии более или менее хаотично действовали разного рода банды. Теперь же шла планомерная кампания по захвату и удержанию ключевых транспортных узлов и стратегически важных точек, имеющая, по всей видимости, целью взятие самого Тамбова.

Щербатов знал, чья это работа; этот стиль ведения военных действий был ему знаком. Но все равно придвинул к себе стопку досье и открыл сперва то, которое никаких личных чувств у него не вызывало.

Александр Антонов. Фотография смотрится как иллюстрация к труду Ломброзо о прирожденных преступниках. Лицо озлобленное, упрямое, с резкими крупными чертами. Полжизни провел на каторге, где постоянно получал взыскания за нарушение распорядка и свирепость. Кажется, бунт был свойством его натуры, ему даже было все равно, против чего восставать, против Советов или Нового порядка. Тем не менее он завоевал немалый авторитет не только у анархистов и левых эсеров, но и у далекого от политики сельского населения Тамбова.

Щербатов глянул в последнюю графу досье — сведения о родственниках. Женат, но жена постоянно находится при его штабе; как средство давления ее использовать не получится.

Антонова нужно арестовать, судить и казнить. С петлей на шее он будет неплохо смотреться на газетных иллюстрациях — воплощение зла и хаоса, от которого Новый порядок защищает население суровыми, но необходимыми мерами. Щербатов поставил резолюцию на досье: “Взять живым”.

Второе досье — Александра Гинзбург. Фотография старая, пятнадцатого года. Юная Саша смотрит в объектив с веселым любопытством. Девушка с фотографии никого еще не убивала, но ее нет больше.

Комиссар Объединенной народной армии… комиссар от чего, скажите на милость? Обеспечивает связь с большевистским подпольем. Пользуется авторитетом среди солдат РККА и разного рода беженцев, стекающихся в губернию. Агентурные данные отрывочные, много бывает в разъездах, перемещения отследить не удается. И куда это она ездит? Ищут ее повсюду, но ее трудно опознать по старой фотографии…