Валькирия в черном - Татьяна Степанова

– Что?

– Совершенно не тот типаж, – неслось из мобильного. – Глазкова говорит – та женщина выглядела совсем по-другому. Рост, фигура, скулы – этого гримом не скроешь. Может, ей еще снимки показать, у нас тут целый архив в компьютере?

– Точно, там ведь фотоархив трехлетней давности с похорон Бориса Архипова и снимки с похорон Александра Пархоменко. Покажите ей все, покажите фрагменты оперативного видео допросов свидетелей-женщин, – Гущин не скрывал досады и разочарования. – Финиш, вся наша операция в торговом центре коту под хвост. Наталью Пархоменко отпускаем. Против нее ничего у нас нет.

Катя пила чай и жевала пирог с повидлом. Боже, какой вкусный!

В тот вечер в лагере «Звонкие горны», на месте которого теперь заброшенная проплешина в лесу, подавали макароны с томатным соусом и сыром…

«А в тюрьме сейчас макароны дают…»

Никогда, никогда больше дети не ешьте макарон с острым томатным соусом, отбивающим тот, другой вкус…

Девочек-лесбиянок хотели выгнать из лагеря, даже подростки-одноклассники не желали терпеть их рядом с собой. Тогда, летом пятьдесят пятого, все это казалось немыслимым, оборачиваясь грязным скандалом…

Что же получается, Любовь Зыкова хотела заступиться за «униженных»? Погасить начинающий набирать обороты скандал таким вот чудовищным способом, от которого содрогнулся весь город? Она покарала их обидчиков? Подростков?

– Ты когда что-то ешь в этом городишке, у тебя такой вид трагический, – заметил Гущин. – Совсем как у моей жены, когда ей зуб удаляют.

В дверь кабинета заглянул оперативник:

– Федор Матвеевич, она опознала.

– Официантка? Кого?

– Я показал ей снимки с обоих похорон, но там все мимо. Тогда я открыл папку с видео допросов свидетелей. Первый файл. Она ее сразу узнала.

– Фамилия? Кто это?

– Жена, бывшая, убитого майора. Глазкова уверена – та женщина, которую она видела среди гостей на банкете, Яна Лопахина.

Глава 47

ПОБЕГ

– Какой интересный расклад получается, – полковник Гущин ринулся сам лично допрашивать официантку Глазкову.

Вернулся он, однако, быстро.

– Действительно, опознала бывшую жену майора Лопахина и твердо стоит на своем: она, мол. Да ведь это все дело сразу меняет. Все ставит с ног на голову!

– Вы думаете, это Яна Лопахина отравительница? Сначала убила бывшего мужа, а потом явилась к Архиповым на юбилей? Но ведь они даже незнакомы, – сказала Катя.

– Факт знакомства тут вещь второстепенная. Надо искать связь. А в первом случае нужно еще доказать, что Яна приезжала на дачу к бывшему мужу вечером, накануне его смерти. Она на допросе категорически отрицала, что они виделись. А я склонен думать, что таллий вместо инсулина закачали в шприц там, на даче, накануне, тайком. Если только мы докажем, что она к нему приезжала, тогда… Так, я немедленно посылаю людей в поселок, пусть снова опросят всех дачников – может, все-таки кто-то вспомнит, – полковник Гущин так и горел. – Звоню на Никитский в Главк, пусть ее разыщут и везут сюда немедленно и одновременно составят полное на нее досье. Она вроде не из Электрогорска, это Лопахин местный, но все равно – связь, связь должна быть тут.

Но все обернулось совсем не той стороной (а какой, чего они, собственно, ждали?).

Гущин едва успел раздать по телефону свои ЦУ, как вдруг позвонили из дежурной части Электрогорского УВД.

– Пост в больнице докладывает: только что приехали Архиповы – все в полном составе: старуха, внучки и охранник. Адель Архипова хочет пройти в палату Розы Пархоменко!

Катя замерла. Полковник Гущин… он сорвал с головы постылый пластырь.

Никогда еще Катя не видела, чтобы он вот так побледнел – мгновенно, разом, весь его апоплексический румянец, столь обычный для толстяков, стерли словно губкой со щек.

– Старая карга решила последние счеты свести. Точку лично поставить.

– Нет, Федор Матвеевич, нет, вы ошибаетесь, вспомните, что сказала Суворова про их отношения!

Но Гущин уже не слушал. Кате осталось лишь бегом броситься за ним вслед – по коридору, вниз по лестнице, к машине через двор.

Взвизгнули шины. Улицы, дома, заводские корпуса, трамвай, весь город провалился в тартарары. Им не было дела, они очень спешили.

А в Электрогорской больнице…

За ее стеклянным фасадом…

Гущин ждал чего угодно там…

Выстрелов, криков о помощи…

Только не той картины, которая предстала перед ним в палате отделения хирургии.

Две пожилые женщины – рядом. Одна склонилась над другой, прижавшись губами к полной руке, неподвижной из-за ранения в ключицу, выпростанной из-под больничного одеяла. Адель Захаровна Архипова… кто бы мог подумать, что она может вот так… Роза Петровна Пархоменко гладила Адель по седым растрепанным волосам. Губы ее шевелились, она что-то шептала, чтобы услышала только та… Ее Адель.

– Моя Роза, моя радость, милая моя, подруга моя, сокровище, моя жемчужина…

– Я в порядке, я в порядке, не волнуйся. Достань вон там из шкафа сумку, и мы уедем.

Гущин с порога созерцал это, вытаращив глаза. Все показания свидетелей, вся болтовня, все версии, факты, улики, вендетта, подозрения – все это кружилось в больничной палате как вихрь.

Но их это больше не касалось.

– Я хотела сразу прийти, сразу, понимаешь, еще тогда… давно. Но мне не позволяли.

– Я знаю, я тоже… мне тоже… как я скучала по тебе… днем, ночью, утром, зимой, как я скучала по тебе. Забери, увези меня отсюда.

– Куда вы хотите ее забрать? – спросил полковник Гущин.

Они, конечно, заметили его давно, но делали вид, что его тут нет. Но потом Адель Захаровна оторвалась от подруги, обернулась:

– Сейчас приедет перевозка, я перевожу Розу в кремлевскую больницу, уже обо всем договорилась, я там буду с ней, стану ухаживать за ней сама.

– Но как такое возможно?

– Ада, сумка там, в шкафу, дай мне шаль накинуть сверху, – сказала Роза Петровна Пархоменко.

– Как же такое возможно сейчас? После всего?! – Гущин повысил голос.

– Не кричите на нас, полковник, – Адель Захаровна встала. После сердечного приступа она сама еле оправилась, но старалась показать, что стоит на этой земле еще крепко. – Сейчас самое время. Я чуть не умерла, в мою Розу стреляли, едва не убили. Мы так можем совсем опоздать, не успеть. Нам пора уезжать отсюда. Мы давно собирались, правда, Роза, но всегда что-то мешало. А теперь мы уже не в том возрасте, чтобы ждать. Мы уезжаем.

– Но ваши сыновья, убийства… отравление… ваши семьи, ваши близкие…

Адель Захаровна погрозила пальцем:

– Не надо, это запрещенный прием. Нас с Розой вечно с самого детства, с юности вот так шантажировали: сначала родители, семья, школа… не выставляйте себя на позор, что люди в городе скажут… а ваши дети… Да их вообще не должно было быть. Мы никогда с Розой не хотели детей. Мы хотели быть вместе, всегда только вдвоем, жить друг для друга. Но когда все это началось… все эти семейные ваши ценности, мы… Мы делали для наших детей все, что могли, – кормили, учили, одевали, старались объяснить, что такое добро и зло. Мы тратили на них свое время. То время, которое мы могли бы уделять друг другу. Но мы и на это шли ради детей, жертвовали собой. И чем они нам отплатили, наши сыновья? Они перегрызлись между собой из-за этих проклятых денег, как псы! Как грязные вонючие псы. А потом еще начали убивать друг друга, втянув в эту кровавую резню свои семьи, своих чертовых жен. Лишив нас с Розой всего, лишив нас на годы возможности даже видеться друг с другом! Сколько можно все это терпеть? Их алчность, их мстительность, их жестокость. Все эти ваши семейные ценности, все эти обязанности перед семьей и детьми, которые никогда нам не были нужны? Сколько можно притворяться? Мы устали… мы старые, жизнь уходит… наше время уходит. Да пошло это все к черту!

– Тут у меня в ящике мои лекарства, не забыть бы, – буднично сказала Роза Петровна Пархоменко. – Ада, ты все собери.

В палату вошли дюжие санитары в форме «Медицинской Лиги» с мобильными носилками и врач.

– Вы не можете уехать вот так… вдвоем, – сказал полковник Гущин.

– А вы что, можете нам это запретить? – спросила Роза Петровна, заворочавшись всем своим грузным телом в постели. – Ну-ка, ребятки, давайте перекладывайте меня.

Перевозка приступила к своим обязанностям. Потом носилки покатили по коридору. Адель Захаровна шла рядом с Розой Петровной. Один из санитаров нес багаж. У дверей больницы стоял немецкий реанимобиль.

Все вышли вместе к немецкой «Скорой» – даже пост полицейский, оставленный тут на всякий случай и поднявший тревогу.

Розу Петровну санитары аккуратно вкатывали внутрь машины.

Катя… В отличие от полковника Гущина она давно поняла – что им, старым подругам, мешать бесполезно.

Ей просто хотелось кое-что прояснить. Штрих…

– Адель Захаровна, можно вас спросить?