Валькирия в черном - Татьяна Степанова

– Это уже месть.

– Она любит своих дочерей больше денег, больше всего на свете. Теперь вот что у нее – только тюрьма, конец богатой комфортной жизни, конец банкетам, дорогим магазинам, ресторанам. Конец всему.

– Много ты понимаешь.

– Да я хочу понять. Я хочу понять все и всех в этом Электрогорске. Ну скажите, разве по материалам того дела, по уликам с места происшествия нельзя предположить, что никакого наемника там, на проспекте Мира, никогда не было?

– Улики с места происшествия еще не факт. Их по-разному можно толковать. И вообще, что на тебя нашло?

– Меня тревожит, что Киселев забрал девушек из больницы. Их мать в тюрьме. Там, дома, они сейчас в полной его власти.

– Ты забыла про старуху, про Адель, – Гущин потрогал повязку на голове. – Тот раз она такой овцой перед нами прикинулась – сердечница и все такое, хрупкое болезненное существо. А я ее по прошлым нашим допросам помню. Хитра и умна. Думаешь, она по Анне, невестке, скорбит сейчас, что та на тюрьму себя обрекла? Черта с два. Небось ликует, что Пархоменкам теперь конец. Женская ненависть… С чем, с чем а уж с этим, женской ненавистью, Электрогорск столкнулся не раз и не два. И сейчас, и тогда, полвека назад.

Глава 44

«ЛЕЖАЧАЯ ЭНЦИКЛОПЕДИЯ»

Утром Электрогорское УВД так и осталось стоять под ружьем. Полковник Гущин в «чепчике-повязке» докладывал ситуацию приехавшему в город прокурору области. Из больницы снова ждали вестей. И если в отношении Розы Петровны Пархоменко новости по телефону пришли сносные: прооперирована, состояние стабильное, то в отношении ее младшего сына врачи говорили лишь «делаем все возможное».

Катя, предоставленная сама себе в этой общей суматохе, решала, что же ей предпринять. Вообще-то, она предпочла бы, чтобы полковник Гущин занялся охранником Павлом Киселевым. Но она понимала – с убийства Бориса Архипова прошло три года. И одних лишь показаний – догадок Михаила Пархоменко – мало для предъявления обвинения. А если еще и Пархоменко умрет в больнице, то…

Следователь прокуратуры попросил ее написать рапорт о происшедшем в доме Пархоменко, и до обеда Катя его сочиняла, стараясь не упустить ни одной детали «вооруженного нападения».

Она снова и снова переживала тот момент, когда…

Можно писать и говорить что угодно, но это очень страшно, когда на ваших глазах люди убивают людей.

А потом она отнесла рапорт следователю и снова села в уголке кабинета – никому больше не нужная и всеми позабытая. Достала из сумки свой верный блокнот, чтобы просмотреть записи и записать факты уже для себя.

И внезапно наткнулась на фамилию и адрес: Суворова Клавдия Ивановна, Заводской проспект, 10.

Она вспомнила – это же свидетельница, про которую ей говорила завуч пятой школы. Одна из выживших летом 1955 года в лагере «Звонкие горны».

Вроде сейчас, после всех этих новых событий, не время ехать допрашивать пенсионерку – божий одуванчик. Да еще завуч, помнится, предупреждала, что сначала надо связаться с собесом… А то вроде и дверь не откроют.

Но делать было совершенно нечего, а безделье Катю убивало. И она решила рискнуть: авось.

Ни в какой собес, естественно, звонить не стала, лишь спросила в дежурной части про адрес.

– А это на трамвае, Заводской проспект, остановка «Кирпичные дома», – охотно пояснил дежурный.

И Катя пошла на трамвайную остановку. Трамвай подкатил быстро, и она села в него. И тут лишь сообразила – ба, да сегодня же воскресенье (вот не скажешь, что выходной, по авралу, что накрыл бедное Электрогорское УВД).

Трамвай «населяли» пассажиры выходного дня, стремившиеся в основном в сторону рынка – пожилые, среднего возраста и юные.

И все, все участвовали в оглушительно громкой, исполненной жгучего любопытства беседе на тему «а вчера в городе стреляли».

Катя вся обратилась в слух и все четыре остановки жадно впитывала, но, увы, в трамвайных пересудах – ничего нового. Правда, фамилии Пархоменко и Архиповы мелькали часто.

Остановка «Кирпичные дома».

Трамвай, полный сплетен, закрыл двери и оставил Катю один на один с кирпичными восьмиэтажками. Катя еще раз сверилась с адресом и направилась к дому десять. Подергала дверь подъезда: закрыто, домофон.

Сзади кто-то поднимался по ступенькам, чем-то звякая. Катя обернулась – девушка лет двадцати в джинсах и футболке с радугой.

– Привет, сейчас открою, – сказала она по-свойски, поставила полные сумки у двери и набрала код. В сумках – бутылки. Пиво, пиво, пиво.

– Я к Суворовой, не знаете, на каком она этаже? – спросила Катя у лифта.

– К бабе Клаше? Тогда нам на шестой вместе.

– А вы ее внучка?

– Я из собеса, у нас опека оформлена. Вот продукты ей приношу, готовлю, убираю.

Катя снова глянула вниз: в сумках – пиво.

– Это что, вместо кефира?

– Вы бабу Клашу не знаете. Она молоток, – усмехнулась девушка из собеса. – Сила духа, как у самурая. Она ведь с самого детства больна. Несчастный случай. А потом ее еще парализовало. Если б не алкоголь… странно это говорить, но это правда, если бы не пьянство, она бы и года не протянула. А так пила всю жизнь. И жила себе. Но теперь ей уже самогон нельзя и наливки тоже. Сама, как семьдесят стукнуло, от них отказалась. Вот сила духа, а? Мужикам бы алкашам поучиться. Теперь пьет только пиво в неограниченном количестве.

– Несчастный случай с ней в лагере произошел «Звонкие горны»? – спросила Катя.

Лифт остановился на шестом этаже.

– А вы, собственно, кто? По какому вопросу к ней? – Девушка из собеса сгребла тяжелые сумки, вытащили их и начала искать в карманах джинсов ключи.

– Я из полиции. Мне необходимо поговорить с Клавдией Ивановной.

Девушка из собеса открыла обитую коричневым дерматином дверь и крикнула звонко с порога:

– Баба Клаша, это я! И еще тут к тебе из ментовки пришли. Она слово «полиция» не переносит, – сообщила шепотом Кате. – Когда по телику слышит – плюется аж. Скажите ей, что вы из милиции.

На разложенном диване у окна, на высоких подушках в светлой большой комнате, где в серванте фарфоровые фигурки и набор «хохломы», где кружевной тюль на окне, столетник, где инвалидное кресло, где плоская «утка»-горшок ядовитого зеленого цвета на табуретке, чтобы дотянуться рукой с дивана – старушка в чем душа держится, глазки голубые, как фиалки, на худеньких плечиках – вязаная кофта.

На постели кругом газеты, сбоку толстенный том «Золотой век британского детектива». На столике у дивана – стакан и три пустых бутылки пива.

Катя прикинула: они ведь ровесницы с Аделью Архиповой и Розой Пархоменко, а выглядит она лет на десять их старше.

Но голос, голос Клавдии Ивановны Суворовой ее очаровал сразу. Помните сказку «Морозко» и сказительницу актрису Анастасию Зуеву? Так вот – неспешный, с хрипотцой, уютный старческий сказочный голосок…

Спросил:

– Это ж по какой нужде из милиции ко мне?

– Очень важное дело, Клавдия Ивановна.

– А вы ничего, симпатичная… А то таких мордоворотов ваших по теле-еле показывают. Кто ж по званию? Лейтенантша?

– Капитан.

– Ишь ты. Годы-то летят. Прибавляются, не убавляются. Ну-ка плесни мне свеженького да пены поменьше.

Это старушка велела не Кате, а девушке из собеса, выставившей на столик у дивана бутылки с пивом. Пустые она убрала, слетала на кухню за открывалкой. И плеснула щедро «старопрамен» в стакан.

– Ух ты, славно пошло, – баба Клаша жадно присосалась к пиву, вытерла губы.

Двигалась в постели она проворно, шевелилась, поворачивалась, вот только ноги ее оставались непослушными.

– Какое ж дело?

– Извините, может, это вам будет неприятно вспоминать, но это связано с трагедией, происшедшей много лет назад в детском лагере «Звонкие горны».

– Чего вдруг заинтересовались?

– Дело уголовное об отравлении. Фамилии Архиповы, Пархоменко. Вы же знали их, правда? Вы вместе учились в школе?

– А чего ж про вчерашнюю пальбу молчите? Думаете, раз я лежачая, что в городе творится, не знаю? Мне еще вчера Маня Опаркова позвонила, она в Баковке живет. Ну что, укатала их там всех Анька Архипова – убила она Розу?

– Нет, только ранила. Больше пострадал сын Розы Пархоменко Михаил.

– Ну, для Розки потеря невелика, даже если помрет. Она и о старшем-то своем, наверное, не сильно убивалась. Дети для нее всегда камнем на шее были, как и для Адки Архиповой ее чадо.

Катя от неожиданности растерялась. Это что-то новое… совсем-совсем новое. Если только старушка-пьянь не впала в маразм, не заговаривается.

– А вас кто ко мне направил, простите за любопытство?

– Меня? Завуч… это из пятой школы.

– А, Светкина дочка. Ну тогда ладно, со всей душой к вам отнесусь. Хотите пива?

– Нет, спасибо.

– Одна я не люблю, – баба Клаша поморщилась. – Так и заалкашить можно в одиночку. Я в молодости пила как конь буденновский. А теперь мочевой пузырь ослаб, а это для меня большая проблема, в моем-то положении. Так задавайте ваши вопросы.