Король крыс - Джеймс Клавелл

Мак разорвал цепочку.

— Салют, Цезарь. Собирающиеся здесь приветствуют тебя. Они все, как один, отдали ему честь и свалились в кучу.

— Слезьте с моей чертовой руки, Питер!

— Вы мне заехали по яйцам ногой, негодяй, — ругал Ларкин Брафа.

— Извините, Грант. О, Боже! Я не смеялся так уже много лет.

— Эй, Раджа, — окликнул Питер Марлоу. — Думаю, что всем нам надо помешать один раз варево, на счастье.

— Поступайте, как считаете нужным, — ответил Кинг. Ему было чертовски приятно, что эти парни так развеселились. С серьезным видом они выстроились в очередь, и Питер Марлоу помешал варево, которое уже нагрелось. Мак взял ложку, помешал и прочитал над ним непристойную молитву. Ларкин, чтобы не отставать, начал помешивать, приговаривая:

— Кипи, кипи, кипи и закипай…

— Вы спятили? — воскликнул Браф. — Цитирует «Макбета»! Ради бога!

— В чем дело?

— Это сулит несчастье. Цитировать «Макбета». Как свистеть в театральной уборной.

— Неужели?

— Каждому дураку это известно!

— Будь я проклят. Ничего об этом не знал. — Ларкин нахмурился.

— Во всяком случае, вы процитировали неверно, — сказал Браф. — «Пламя, прядай, клокочи. Зелье прей! Котел урчи!»[18]

— А вот и не так, янки. Я знаю Шекспира!

— Спорим на завтрашнюю порцию риса?

— Послушайте, полковник, — подозрительно вмешался Мак, зная склонность Ларкина к азартным играм. — Никто так просто не бьется об заклад.

— Я прав. Мак, — отрезал Ларкин, но ему не понравилось самодовольное выражение лица американца. — Почему вы так уверены в своей правоте?

— Пари? — спросил Браф.

Ларкин секунду подумал. Он любил азартные игры, но завтрашняя порция риса была слишком большой ставкой.

— Нет. Я поставлю свою порцию риса за карточным столом, но будь я проклят, если поспорю на нее из-за Шекспира.

— Жаль, — сказал Браф. — Мне бы пригодилась дополнительная порция. Это четвертое действие, картина первая, строка десятая.

— Откуда, черт возьми, вам это так точно известно?

— Ничего странного, — объяснил Браф. — Я специализировался по искусству при Конгрессе США, в основном по журналистике и драматургии. Когда все это кончится, я собираюсь стать писателем.

Мак наклонился и вгляделся в кастрюлю.

— Завидую вам, приятель. Писатель — почти самая важная профессия в мире. Если писатель хороший.

— Ерунда, Мак, — сказал Питер Марлоу. — Существует миллион более важных занятий.

— Ваши слова говорят о том, как мало вы знаете.

— Бизнес гораздо важнее, — вставил Кинг. — Без бизнеса жизнь бы остановилась, а без денег и стабильной экономики никто бы не стал покупать книги.

— К черту бизнес и экономику, — заявил Браф. — Это обычные материальные вещи. Все обстоит так, как говорит Мак.

— Мак, — обратился к нему Питер Марлоу. — Почему вы считаете профессию писателя такой важной?

— Ну, паренек, во-первых, это то, чем я всегда хотел заняться и не мог. Много раз пробовал, но ничего не мог дописать до конца. Это самая трудная задача — дописать до конца. Но самое главное состоит в том, что писатели — это единственные люди, которые могут что-то изменить на этой планете. Бизнесмен ничего не может…

— Это чепуха, — воскликнул Кинг. — А как же Рокфеллер? И Морган? И Форд, и Дюпон? И другие? Благодаря их филантропии финансируется черт знает сколько научных исследований, и библиотеки, и больницы, и искусство. Да без их денег…

— Но они сделали свои деньги за счет кого-то другого, — сухо сказал Браф. — Они могли бы легко отдать часть своих миллиардов людям, которые заработали их для них. Эти кровопийцы…

— Я полагаю, вы демократ? — возбужденно спросил Кинг.

— Можете не сомневаться, это так. Посмотрите на Рузвельта. Посмотрите, что он делает для страны. Он вытащил страну, мы ему всем обязаны, а эти чертовы республиканцы…

— Чепуха, и вы понимаете это. Это не имеет никакого отношения к республиканцам. Экономический цикл развития…

— Все эти экономические циклы — бессмысленное вранье. Республиканцы…

— Эй вы, парни, — робко сказал Ларкин. — Никаких разговоров о политике, пока мы не поедим. Что вы на это скажете?

— Ну ладно, — угрюмо согласился Браф, — но этот малый чересчур благодушен.

— Мак, почему это так важно? Я все же не понимаю.

— Писатель может на листе бумаги изложить мысль… или точку зрения. Если писатель хороший, он может оказать влияние на людей, даже если книга написана на туалетной бумаге. И он — единственный в нашей современной экономике, кто может сделать это, кто может изменить мир. Бизнесмен не может ничего без больших денег. Политик бессилен без положения или власти. Плантатор наверняка не может. И бухгалтер не может, верно, Ларкин?

— Конечно.

— Но вы говорите о пропаганде, — сказал Браф. — Я не хочу писать пропагандистские книги.

— Вы когда-нибудь писали для кино, Дон? — спросил Кинг.

— Я никогда ничего никому не продал. Какой же я писатель, если ничего пока не продал. Но кино — это чертовски важно. Вы знаете, Ленин говорил, что кино наиболее важное из пропагандистских средств, когда-либо изобретенных?

Он заметил, что Кинг готов броситься в атаку.

— А я не коммунист, сукин вы сын, я просто демократ.

Он повернулся к Маку.

— Господи, вот так всегда, — если вы читали Ленина, Сталина или Троцкого, вас называют коммунистом.

— Ну, вам следует признать. Дон, — сказал Кинг, — что среди демократов полно розовых.

— С каких это пор доброе отношение к русским означает, что парень является коммунистом? Они наши союзники, вы же это знаете!

— Мне жаль, что так сложилось, с исторической точки зрения, — заметил Мак.

— Почему?

— Потом у нас будет масса проблем. Особенно на востоке. Эти ребята даже перед войной доставляли кучу неприятностей.

— Телевидение скоро завоюет весь мир, — сказал Питер Марлоу, наблюдая, как над поверхностью похлебки колышется тонкая струйка пара. — Вы знаете, я смотрел демонстрации телевидения из Алекзандра-Палас в Лондоне. Бэйярд раз в неделю делает программу.

— Я слышал о телевидении, — сказал Браф. — Никогда не видел.

Кинг кивнул.

— Я тоже не видел, но на нем можно заработать чертову кучу денег.

— Только не в Штатах, это уж наверняка, — проворчал Браф. — Подумайте о расстояниях! Черт, оно, может быть, сгодится для маленьких стран, таких, как Англия, но не для настоящей страны, как Штаты.

— На что вы намекаете? — холодно спросил Питер Марлоу.

— Я имею в виду, что, если бы не мы, война продолжалась бы бесконечно. Ведь наши деньги, наше оружие и наша мощь…

— Послушайте, старина, мы сами хорошо справлялись, давая вам, кретинам, возможность оторвать задницу от стула. Это ваша война в той же степени, как и наша. — Питер Марлоу свирепо посмотрел на Брафа, который ответил таким же свирепым взглядом.

— Чушь! Почему, черт побери, ваши европейцы не могут убивать друг друга так, как они это делали столетиями, и оставить нас в покое. Я не понимаю. Нам приходилось выручать вас из беды и раньше…

И, забыв о времени, они спорили и ругались, и никто никого не слушал, и у каждого было свое твердое мнение, и каждое мнение было правильным.

Кинг сердито замахивался кулаком на Брафа, который в ответ тоже показывал кулак, а Питер Марлоу кричал на Мака, когда неожиданно в дверь с грохотом постучали.

Мгновенно воцарилась тишина.

— Чего вы там орете? — спросил голос.

— Это ты, Гриффитс?

— А ты решил, что это чертов Адольф Гитлер? Ты хочешь, чтобы всех нас посадили или еще что-нибудь?

— Нет. Извини.

— Угомонитесь, черт вас возьми!

— Кто это? — спросил Мак.

— Гриффитс. Это его камера.

— Что?

— Конечно. Я снял ее на пять часов. Три бакса в час. Даром ничего не получишь.

— Вы сняли камеру? — недоверчиво переспросил Ларкин.

— Верно. Этот Гриффитс — толковый делец, — объяснил Кинг. — Вокруг ведь полно народа, верно? Не найти спокойного местечка, так? Этот англичанин сдает камеру любому, кому хочется побыть одному. Не я придумал это, но Гриффитс здорово зарабатывает.

— Готов побиться об заклад, что не Гриффитс придумал, — сказал Браф.

— Капитан, я не умею врать. — Кинг улыбнулся. — Должен признаться, что идея была моя. Но Гриффитс имеет на этом достаточно, чтобы содержать очень хорошо себя и свою группу.

— Сколько вы с этого имеете?

— Всего десять процентов.

— Десять процентов — это справедливо, — сказал Браф.

— Так я есть, — сказал Кинг. Он никогда бы не солгал Брафу. И не только сейчас, но и в любом другом деле. Браф наклонился и помешал варево.

— Эй, парни, оно кипит.

Все стали заглядывать в кастрюлю. Да, похлебка действительно кипела.