Лиса. Личные хроники русской смуты - Наталья Уланова

Выход один — надо уговорить Лису, чтобы, как выпишется, сразу же уезжала к родителям, в их Богом забытую Палласовку. Но как это сделать? При её характере, как пить дать, заупрямится…

— Сашечка, а нас не убьют?..

— Не знаю, Лиса моя хорошая… Не знаю… — вздохнул Саша и, подумав, добавил. — Зря ты не уехала с родителями. Даже не представляю, что тут теперь будет.

— Может, и зря… — вздохнула ответно Лиса. — Но зато мы сейчас вместе… И ещё… Это всё таки моя родина. Понимаешь?.. Не может быть, чтобы всё не наладилось! Не может такого быть!

— Ещё как может… — скривил губы Саша. — Ещё как… Знаешь, в Нахичевани, во время прошлой командировки мы жили в оставленной семьёй контрактников квартире. Они уехали в такой спешке, что оставили даже книги и неинвентарную мебель. Вечерами делать было нечего, и я тогда перечитал подвернувшиеся под руку притчи о царе Соломоне. О том, как он вершил свой суд. Раньше они казались мне не более чем забавным историческим казусом. Эдакой сказкой о терпеливом и мудром монархе и его непутёвых подданных. Но сейчас, насмотревшись на местный беспредел, впервые понял их по-настоящему. Похоже, люди с тех пор нисколько не изменились. Вот ты сейчас рассказала, как все бросили маленькую девочку, которая родилась в разломившейся на два народа семье… А сколько сейчас таких детей по стране? Скольким ещё «не повезло» родиться от ставших «неправильными» браков? Как определить национальность такого ребёнка? Кто его родил — азербайджанец или армянка? И куда его теперь девать? Ответ на такие вопросы во времена Соломона был прост. Он и сейчас не стал сложнее… Этот мудрый дядька предложил спорного ребёнка разрезать и отдать каждой матери её половину. Абсурд?!.. Да!!! Но как иначе вразумить тех, кто живёт, не задумываясь об абсурдности взаимной ненависти? Как показать, что правы не они, а те, кто не станет резать такого ребёнка пополам и признает на него права и первой, и второй матери. Знаешь, глядя на то, что сейчас творится, думаю и вовсе крамольное — там, где такого ребёнка приютят и вырастят, дадут образование и профессию, там его родина. А поэтому, как тут не обернётся, терпимо или совсем плохо, — хорошо уже не будет. Уезжала бы ты на свою настоящую Родину. Этой мы, похоже, уже не нужны.

— Как же так, Сашечка… — расстроилась Лиса. — Я здесь родилась… Это и моя родина…

— Уже не твоя, — пожал плечами Саша. — Когда чужаки приходят на землю, на которой ты родилась и выросла, а ты ничего не можешь с этим поделать, — ситуация становится безвыходной, а твоя земля — чужой [11], как её потом не называй… — и вздохнул. — Ненавижу, когда людей загоняют в угол, ненавижу безвыходные положения.

Саша был прав. Земля принадлежит тому, кто поливает её своим потом и хоронит в ней своих близких. Пролитый пот, конечно же, всего лишь сезонная привязка, зато дорогие сердцу усопшие — вечная. Поэтому, когда с лица земли стирают их могилы, то земля становится чужой. Человек — существо с памятью, значит, должен проявлять уважение к чужой памяти. Нет такого уважения — нет человека. Есть лишь новоявленные пропитанные чванством господа… Впрочем, называть господами тех, кому плевать на чужие чувства и память, а, значит, и на тех, кто этой памятью живёт, опрометчиво. Это, скорее, господствующий вид.

В России третий раз за неполные сто лет менялось государственное устройство. Каждый раз это вовлекало в орбиту чудовищных потрясений миллионы человеческих судеб, оборачивалось трагедиями и в самой России, и на её национальных окраинах. Но каждый раз именно она становилась второй родиной тем, по чьим семьям прошёл нож межнационального разделения, кому больше некуда было бежать.

В начале 90-х те, кому некуда стало деться, опять побежали в Россию…

Очередная, никому не нужная революция набирала обороты.

— У нас тоже безвыходное положение?.. — спросила Лиса и чутко замерла, ожидая ответа, чувствуя, как невольно сбойнуло сердце. Саше она доверяла как никому.

— Не знаю, Лисичка… — ответил Саша. — Думаю, это зависит и от нас. От того, что и как мы делаем, — и взглянул строго и требовательно. — А теперь скажи, Лиса моя хорошая, как, после того как не говорящая по-русски цыганка, не раздумывая, спасла нашего сына, как ты можешь не отдать этот долг всеми брошенной полукровке? Ты понимаешь, что ей больше не на кого надеяться? Тебе не стыдно?

От Сашиных слов настроение у Лисы окончательно испортилось.

А ещё ей показалось, что под гнётом так и не отпустившего напряжения что-то внутри неё надломилась. Может быть, душа.

Надломилась и рассыпалась, словно упавшая на пол ёлочная игрушка.

«Это всё жёлтый тюльпан…» — вспомнила она.

Пауза.

Длинная пауза…

Саша уходил, а она напряжённо смотрела вслед. Смотрела и не могла избавиться от ощущения, что с каждой секундой расстояние между ними увеличивается даже не в метрах, а в днях и в годах… Словно услышав её мысли, Саша вдруг на полушаге остановился, обернулся и махнул рукой… Сверху вниз. Резко, словно командовал невидимым орудийным расчётом.

«Не хочет, чтобы я его провожала…» — поняла Лиса, вспомнив, что Саша не любит, когда на него, уходящего, смотрят из окна. Смущается, чувствует себя неловко… Объяснение увиденного имелось, но в простом взмахе его руки Лисе почему-то привиделся ещё один тревожный знак. Показалось, что именно так прощаются, когда уже не суждено встретиться.

Какое-то время она ещё стояла у окна, не представляя, что ей делать с собой и своими непонятными предчувствиями. Потом, уже в койке, почти на грани сна, перебирая впечатления прошедшего дня, Лиса вдруг поняла, что теперь есть два Баку. Один — её родной город до январских событий, где любому, не зависимо от того, кто он и какой национальности, жилось спокойно и уютно. И второй Баку, после чёрного января, в котором человек человеку — волк, если он не азербайджанец. Старшее поколение коренных жителей ещё держалось, но доведённые до истерии молодчики, окончательно запутавшись в то и дело меняющихся приоритетах и ориентирах, стали непредсказуемы. Встретив на своём пути чужака, они как будто с ума сходили. Сейчас их хлещущая через край агрессия направлена на армян, но завтра — когда тех изгонят или перебьют — примутся за русских или ещё за кого-нибудь, кто не сумеет дать отпор. Хлебнувшему вседозволенности обывателю, независимо от его национальности, интереснее и проще бороться с мнимыми врагами, под шумок захватывая жильё попавших в опалу соседей и растаскивая их имущество, чем, свернув шею тем, кто манипулирует им и его фобиями, самостоятельно зарабатывать вожделенные жизненные блага.

Революции случаются, когда граждане перестают дорожить своим государством, а число желающих поучаствовать в переделе собственности достигает критической массы. Простым людям очередное потрясение социальных устоев не приносит ни хлеба, ни лучшей жизни. Не было у истории таких прецедентов. Своё счастье люди строят упорным трудом, а не путём разрушения устоявшегося уклада, обеспечивавшего им, какую ни есть, но стабильность. Не будем спорить — установленный однажды порядок имеет свойство деградировать, устаревать. Он перестаёт соответствовать изменившимся реалиям, становится ущербным и, чем дальше, тем больше начинает нуждаться в изменениях. Порой весьма и весьма серьёзных, но не радикальных. Перестраивать что-либо лучше не на пустом месте. Глупо создавать новый мир с ноля, через тоталитарную диктатуру и беспощадный террор, и при этом надеяться, что с первых же шагов будет получаться не кровавый хаос, а нечто путное. Стабильное благополучие строят путём осторожных преобразований того, что уже есть и, худо-бедно, но работает. Революции же генетически не приспособлены к созиданию, — всегда и везде они рождают лишь разрушение и беспорядки. Именно поэтому последующее налаживание нормальной жизни никогда не бывает заслугой революционеров. Это делают те, кто, перестреляв и пересажав не способных созидать разрушителей, приходит им на смену. Те, кто своим каждодневным напряжённым трудом преодолевает устроенный отморозками хаос.

Это так, но ореолом героизма почему-то принято окружать деяния не сторонников эволюционных преобразований, а революционеров. Между тем, ничто так не меняет прежний, привычный и уютный мир, как революции.

Вам надоело жить в спокойствии и достатке? — дайте денег революционерам и пообещайте зелёный свет их бредням и безнаказанность террористических выходок.

Рискните, и привычный мир рухнет.

Там, где население не приучено к дисциплине, а стадные инстинкты обывателей традиционно сильны, крайне трудно наводить порядок, зато разруха наступает в одночасье и надолго…

По всем раскладам получалось, что Лисе уже не вернуться в тот её прежний Баку, даже оставшись в нём жить… Это невозможно, как бы того не хотелось…