К. Н. Батюшков под гнетом душевной болезни - Николай Николаевич Новиков
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Увы, далеко не одними симпатичными чертами характеризуется проявление родственных отношений в больной душе Батюшкова. Под 5-м марта 1828 года д-р Дитрих записал в «Дневнике болезни», что больной «воображает, будто брата его прячут в Зонненштейне, а двух сестер, Юлию и Александру, водят мимо его окон». Он показывал восковой слепок с портрета брата, хотя и не особенно хорошо сделанный, но, по его словам, совершенно схожий с оригиналом. Жаловался на сильное ослабление памяти, оговариваясь, что не настолько однако ж, чтобы забыть милых сестер, которых очень любит. Мысль о родных никогда не покидала его и, застигая его с преобладающею в больном сознании силою, вызывала в нем заботы, тревоги или страдания, смотря по степени телесного его недомогательства. Очень часто в Зонненштейне принимался он искать брата, хотя там его никогда не было. В своих исканиях он останавливал каждого встречного вопросом: «Не видели ли вы брата?» Всем, замечавшим его озабоченность, отвечал одно и то же: «Я ищу брата». Нередко по ночам не спал, торопливо ходил по дому и все искал брата. Однажды «заговорил с десятилетним сыном д-ра Бокка, приняв его за брата, которому было тогда четырнадцать лет». Иной раз очень тревожился и досадовал на то, что прячут брата и жестоко обращаются с ним: «не дают ему есть и уменьшают его рост». Однажды на дворе «пристал к маленькому трубочисту и, держа его за волосы, приказывал ему вымыться, так как он брат ему», а трубочисту этому было не больше девяти лет. Раз как-то хотел стащить чепчик с больничной служанки, приняв ее за переодетого брата. Искание брата дошло до того, что Батюшков стал останавливать во время прогулки одного из больных, человека лет за сорок, и, держа его за руку, разговаривал с ним, как с братом. Были дни, когда в лицах разных и совсем маленьких детей чудился ему все тот же брат. Однажды доктора Пирниц и Вейгель зашли к нему и увидели, что он сидел и смотрел на вылепленную им и приклеенную к коробке восковую фигурку брата. Под фигуркой стоял голубь, а поодаль — лебедь. Больной хвастливо показывал врачам на эту группу, а предварительно осветил ее так, как ему казалось лучше. Иной раз он уверял, что вон там по двору ходит брат в образе д-ра Пирница или д-ра Клотца. Однажды «он закончил восковую фигуру великого князя Константина Павловича (которого очень любил) и отдал ее служителю для передачи „в собственные руки брата его Помпея“». Сестре Александре посылал лепные портреты то брата, то отца[109]. В состоянии раздражения он всякого принимал за брата, и однажды д-ра Вейгеля «упрашивал побольше трудиться, заниматься своим делом и молиться, а не скрываться под чужим видом и не проделывать разных дурачеств». Чем-нибудь встревоженный, запальчиво и сбивчиво говорил он «о притворстве и переодевании братьев и сестер, которые, лишь бы не узнали их, раскрашивают себе лицо масляными красками». Когда он чувствовал ломоту в костях и суставах, он горевал о брате, как об изувеченном, избитом и даже убитом. Когда телесные недуги мучили его и ни днем, ни ночью не давали ему покоя, он громко роптал на братьев и сестер, подчас, клял их за то, что лепятся в том или другом углу у потолка его комнаты, возятся, шумят, сдергивают с него одеяло, смеются и грубо издеваются над ним, лишь бы не дать ему заснуть. Д-р Дитрих записал и в «Дневнике», и в «Записке» своей исключительный случай, когда больной в припадке шумного сумасбродства с диким хохотом язвительно изрыгал ужасающие проклятия на всех родных, не исключая отца. И такое святотатственное безумие слышалось из тех же уст, которые произносили когда-то:
Здесь тлеют праотцев останки драгоценны,
Почти их гроб святой! (I, 168)
Из сказанного видно, что каждый из видов безумия в области болезненных и душевных отношений к кровным родным всегда зависел от большей или меньшей степени телесного недомогательства. Почти тот же вывод приходится сделать об отношении больного Батюшкова к друзьям. В здоровом состоянии свое чувство к друзьям не раз высказывал он со свойственною ему поэтическою силою. Так, в послании к «Кн. П.И. Шаликову», горько жалуясь на недосуг и на скитальческую жизнь «в пыли, грязи, на тряской мостовой», он говорит:
Но время, к счастью, есть любить
Друзей, их славу и успехи
И в дружбе находить
Неизъяснимые для черствых душ утехи.
Это послание Батюшков заключил таким обетом:
Но где б я ни был (так я молвлю в добрый час!)
Не изменюсь, душою тот же буду
И, умирая, не забуду
Москву, отечество, друзей моих и вас! (1,410)
Какое великое значение имела для него дружба, ясно видно в его элегии «Дружество»:
Блажен, кто друга здесь по сердцу обретает,
Кто любит и любим чувствительной душой.
……………………………………………………
Ты дружбою велик, ты ей дышал одною! (I, 179)
В посвящении тома своих стихотворений друзьям он влагает в уста их такой приговор самому себе:
Но дружбе он зато всегда остался верен (I, 164).
Увы, не всегда! Ужасная болезнь извратила всю его сущность. По «Дневнику болезни» видно, что всех своих друзей, — давно умершего Карамзина, Жуковского, Тургенева, Вяземского, — кто ни впадал ему на больной ум и язык из близких людей в литературе и общества каждого порознь и всех вместе укорял он в своих бедствиях, клял как злейших врагов-мучителей, всем грозил всяческими видами истязаний, смертной казни и вечных мук в аду. Лучшие друзья пересоздались в его безумных представлениях в злейших врагов. Каждого встречного призывал он и обольщал всех наградами, лишь бы помог ему покончить с таким-то и таким-то, да и
