Историк - Стас Северский

Я нагнулся к этой нетронутой с виду твари, лежащей на спине, как человек, раскинувший руки и запрокинувший голову… Уставился на грудь зверюги и обомлел… Это ж как так?..

— Олаф, а как это так?..

Олаф с хищной ухмылкой, подошел ко мне, упирая руки в бока и разглядывая распростертую перед ним зверюгу…

— Прямо в сердце. С одного удара.

— А как это?..

Олаф аж глаза сощурил, аж клыком блеснул через тонкую улыбку…

— Не знаю, как. Не видел. А жаль. Хотел бы посмотреть.

— Он же цел и невредим — офицер…

— Ни царапины.

— Но, всаживая клинок дыбящемуся зверю в сердце, он должен был в захват зверя угодить… Ему зверь должен был голову снести… или шею сломать… или спину когтями разорвать…

Офицер встал у меня за спиной, равнодушно рассматривая остывающего скингера…

— Я к нему и не подходил… Метнул нож, когда он поднялся нападать…

Олаф с уважением взглянул на офицера — с настоящим уважением и без тени надменности…

— Вы первый известный мне охотник, сразивший снежного зверя в сердце одним клинком… одним ударом… насмерть с одного маха…

— Ты считаешь, что это сложно?

— Не просто сложно… Это, считай, невозможно…

Фламмер задумался, безучастно всматриваясь в зияющую на груди зверюги рану, и побледнел… Я сообразил, что он просто не знал, как это сложно, — попасть ножом в сердце снежного зверя… как сложно не промахнуться и пробить грудной хрящ… Он сделал это, намереваясь не подпускать зверя на опасное расстояние, не имея понятия, как это опасно, — подбить зверя и потерять клинок… не положить зверя замертво, а ополчить всю его ненависть против всего живого… Как же Олаф не видит этого?.. Как же он восторгается этим?.. Я не понимаю… Только я начинаю понимать что-то одно, перестаю понимать все остальное… Я понимаю, что все идет не так, но не знаю, что с этим всем делать…

Офицер торопит нас — скоро поблизости пролетит патрульный, и мы пересечемся с ним, если не поспешим уйти… Но Олаф уперся и настоял на срочной обдирки шкур… Он убежден, что шкуры сдирать надо сразу, пока зверюги не промерзнут и пока спустить с них шкуры не станет сложнее… Но этим заниматься мы должны не здесь, а наверху — в снегах… На снегу мех только что убитого скингера обретает белоснежный окрас и даже — искрится… Так что мы крепим к тушам тросы, готовясь к тяжкому труду…

Я свалился в снег, растирая ободранные тросами руки прямо через протертые перчатки… А Олаф полоснул ножом первого зверя, проводя ровные надсечки и с силой сдергивая подрезанные шкуры…

— Ханс! Что разлегся?! Помогай! И вы тоже! Фламмер!

Кровь мертвых зверей потеряла напор и, подмерзая, вытекает вяло… Но мы все в крови… Из глубоких разрезов на нас летят темные и холодные сгустки… Олаф торопится, пятная безупречную до сих пор форму офицера… Но Фламмер молчит, не обращая на это никакого внимания… Он делает все, что только Олаф ни скажет, хоть Олаф и считает командиром его — Фламмера…

«Защитник», все это время стоящий у нас над душой, наставил офицеру в лицо холодные глаза…

— Заканчивайте. Закройте зверей шкурами и засыпьте снегом.

Офицер кивнул головой, накидывая на зверей только что снятые с них шкуры… Я рад, что шкуры снова скрыли их — а то уж очень они без шкур похожи на нас, на людей…

— Пора поворачивать. Нас обнаружат…

И отдышаться даже не успели, а уже двинулись… Обратная дорога оказалась куда тяжелее — устали мы ужасно… Так обычно и бывает — обратно тяжелее… Но приходится поднапрячься, иначе пересечения не миновать… Мы набросили на головы и плечи тяжелые шкуры и бредем, пригибаясь, обернувшись зверями для всех, кто нас видит… Ледяная пыль рассыпается под ногами и поднимается над нами, скрывая нас мерцанием… Нас окутывает и сумрак, клоня ко сну… Холод пробрался в наши легкие и подбирается к разуму, усыпляя его, как и все остальное, как все вокруг…

Я едва сдерживаюсь, чтоб не свалиться, но заставляю себя идти… Я готов взмолиться о пощаде, но упорно молчу… Мы избежали пересечения, выйдя из поисковой зоны, но не остановились перевести дух… Мы не должны допустить пересечения с ищущей нас техникой и на границе зоны восприятия — нам нельзя так рисковать и нужно отойти дальше…

Но и дальше мы не остановились, стремясь скорее преодолеть оставшийся путь… Просто, поднимается ветер, насылая на нас поземку… А застигнет нас здесь ночь и метель — настигнет и смерть… Нам и так приходится пробираться через снежные заносы и продираться через слепые сумерки неведомой и невидимой тропой — направление нам указывает только техника…

Но и добравшись до снежного убежища, мне не удалось уснуть мертвым сном усталого охотника, вернувшегося из дальнего похода… Мне и у горячего огня постоять не дали… Мы раскопали заметенные снегом «стрелы», выгадали время, не грозящее нам пересечением с разведывающей обстановку техникой, и понеслись обратно… Я не соображаю уже ничего, полагаясь только на «защитника», всегда ясно мыслящего и никогда не путающегося в сложных расчетах. Он ведет… Проводит нас по тропам расстояния и времени, высчитанным и внесенным в схемы столкновений с техникой системы… Он проводит нас среди простертых в ночном мраке снежных пустошей… На эти пустоши редко опускается такой мрак — это метели затмевают сияние севера и звездные лучи Хантэрхайма…

Я в забытьи таскаю туши, холодные, как мои руки… Мне кажется, что они шевелятся, и я трепещу на пронизывающем ветру… Просто, с них опадают клочья шерсти и комья снега напитанного кровью… Я стряхиваю с обледенелых в крови шкур эти обрывки… Но покрытый инеем мех затвердел и царапает мне руки… Лед, намерзший на звериных шкурах, трещит, ломаясь, и мене кажется, что изуродованные нашими ножами звери — дышат… И вообще, все уже похоже на сон… И мы, с нашим жутким грузом, и снег, мерцающий в ветре… Мрак и метель меняют очертания знакомых предметов, наших силуэтов… Они что-то шепчут на ухо, шурша за воротом, чем-то скрежещут в темени за спиной… Я знаю, что это не скрежет зубов, а скрип наших шагов, но… Просто, предметы падают здесь без стука, пропадая в снегу и мраке, как исчезая… И я не узнаю Олафа, показанного мне пургой в чуждом обличье… и офицера, явленного в тусклом и зыбком виде… Я закрыл, глаза, стараясь не смотреть… Главное — не спать на ходу… Я повторяю это, как в бреду, но все равно засыпаю, будто окутанный слепым и немым туманом… Сон вяжет меня холодом, подкашивая ноги и укладывая в снег… рядом с тушей, которую я никак не могу загрузить и закрепить… Фламмер растолкал меня… Но я же не сплю… А он…

Без памяти от усталости я рухнул на снежные нары, едва только ступил в наше убежище…

— Ханс! Вставай давай…

— Олаф… Я с ног валюсь…

— Я тоже. А Фламмер — уже свалился. Его теперь так просто не разбудишь. Подожги фитиль… Холод здесь зверский… А мы промерзли так, что шкуры не согреют…

Я знаю, что руки Олафа отморожены сильнее, что с огнем и горелкой ему придется провозится дольше… Преодолевая ломоту в мышцах, сползаю с нар, падаю на колени в проход, разделяющий приподнятые над утоптанном полом спальные места, и шарю впотьмах руками, ища… Я нащупал что-то похожее на эту железку… Олаф засветил фонарь, и я увидел, что в моих руках что-то другое… Руки непослушные и ничего не чувствуют, но я разыскиваю нужную жестянку и разжигаю… разжигаю огонь…

Запись № 19

Я проснулся, скрученный болью во всем теле, холодом и тревогой… Я вспомнил, что охота прошла как нельзя лучше, но тревога не ушла… Я сполз в проход, подхватывая сползающие шкуры, протянул руки к огоньку горелки, но его бьет еще более жестокая дрожь, чем меня… Я не выдержал и толкнул Олафа… Он не проснулся, и я стянул шкуру у него с лица…

— Олаф…

Олаф натянул шкуру обратно, но я стянул ее снова…

— Олаф…

Он открыл серебреные глаза, наставляя их на меркнущий и чадящий огонек…

— Что тебе?..

— Да так… просто…

— Связки тянет?..

— Тянет…

— Так терпи.

— А я терплю…

Олаф поднялся, опершись на руку…

— Ханс, разотри и пройдет.

Он резко осекся, отдернул руку и оскалился в лицо резанувшей сухожилия боли… Он расстегнул и сбросил куртку, собираясь растирать заклиненные суставы и сведенные судорогой мышцы, но замер, внимательно смотря на ржавые пятна, расползшиеся у него на коже…

— А что это за пятна у тебя такие, Олаф?.. Кажется, тебя зверь все же ошпарил…

— Конечно, ошпарил. Не лишай же это…

Я посмотрел на его руку, обвитую жгутами надорванных вен…

— Может, и лишай… И лишай, и ожог… Ты, наверное, от снежного зверя заразу какую-то подхватил…

Олаф скривился, спешно застегивая куртку…

— Трудно все теперь… От этого и цепляется всякая дрянь… Подорвали меня эти зимние голодовки… И переход этот, и охота… Тяжело мне это далось…