Преступления Алисы - Гильермо Мартинес
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хаас резко прервал речь, будто бы зашел слишком далеко, открыв перед всеми что-то о себе и своей тайне. Воцарилось молчание. Питерсен поднял голову от своего блокнота, а потом пролистал назад несколько страниц.
– Итак, что мне удалось узнать, – произнес он не без иронии. – Согласно моим записям, получается, что Кэрролл сделал немного снимков обнаженных детей, но, возможно, хотел бы сделать гораздо больше; что он прекратил их фотографировать в периоды цензуры и вернулся к ним, когда изменилась атмосфера эпохи. Что он делал снимки в присутствии родителей, но иногда наедине с детьми, и с трудом, на протяжении двух лет, добивался разрешения устроить совершенно обособленную студию над своими комнатами в колледже. Его деятельность по фотографированию детей была абсолютно невинной, однако одновременно на тот период приходится пик угрызений совести в интимном дневнике. Что эти самообвинения в дневнике могут иметь сексуальную подоплеку, но одновременно могут не иметь сексуальной подоплеки, а просто выражать небрежение академическими занятиями и метания религиозного характера. Что ни детьми, с какими Кэрролл общался, ни их родителями не отмечалось никакого неприличия, и в то же время он мог безнаказанно поправлять девочкам платье или вовсе снимать его, укладывая их, обнаженных, в самые разные позы. Что детская нагота представляла собой в ту эпоху идеал Эдема, но в ту же самую эпоху тех же самых девочек можно было брать в жены с двенадцати лет, а договариваться о браке даже еще и раньше. Что отношения Кэрролла с девочками описываются как чисто дружеские, но он также и влюблялся в них, и писал им пылкие вирши на обороте фотографий. Что он записал в дневнике: «Я люблю детей, за исключением мальчиков», может, в шутку, а может, и нет. Что только с 1950 года возникли подозрения, что Кэрролл мог быть педофилом, но он прекратил заниматься фотографией из-за слухов, которые поползли о его личной студии. Что он сделал фотографию полуголой Алисы, показывающей сосок, однако данный снимок нужно рассматривать в контексте другого, где она одета как богатая девочка. Что же до профиля убийцы, он либо ненавидит Кэрролла до отвращения, либо завидует ему и восхищается до обожания.
– Обзор мне представляется достаточно верным, и вас, инспектор, не должны смущать противоречия, – заявила Лора Раджио. – Человек не подчиняется закону «либо то, либо другое», в любой личности уживаются противоположности, и она или ищет шаткого равновесия, или раздирается изнутри. В ту пору еще не родился Фрейд, и никто не выявил и не определил сублимацию. Но в письме отцу девочки, которую Кэрролл хотел сфотографировать обнаженной, проскользнула любопытная фраза, сейчас для нас совершенно прозрачная: «Если бы я не верил, что могу делать эти снимки без каких-либо низменных побуждений, но из чистой любви к Искусству, я не просил бы вас об этом». Он вполне осознавал, что его побуждения могут быть недостойными, а главное, могут выглядеть таковыми со стороны, и поэтому, разумеется, нуждался в Искусстве с большой буквы. Нуждался не более, не менее, как в идеале Эдема, в Библии и рае, в девочках Гертруды Томсон, изображенных в виде ангелов и крылатых фей. Нуждался в наготе греческих статуй и в новаторских фотографиях Рейландера. Поскольку не мог признать за собой более низменных побуждений. Нуждался в том, чтобы его сближение с девочками воспринималось в самой чистой и безобидной форме. Но при всем при том у Кэрролла оставались ночи. Он винил себя в дневнике, однако ни разу не осмелился выразить то, в чем даже себе самому не мог признаться. Сублимация – форма противоречия, и, не встречая в обществе сопротивления, она порой длится целую жизнь.
– Мне этот обзор тоже представляется достаточно взвешенным, – подхватила Джозефина. – Я бы добавила только, что один человек очень рано заподозрил, что не все ладно с детскими фотографиями Кэрролла. То была именно миссис Лидделл, когда он делал первые портреты старшей сестры и старшего брата Алисы. Однажды она запретила Кэрроллу фотографировать Ину без ее присутствия, и он с горькой обидой записал это в своем дневнике. Первая размолвка между ними. Но, вместо того чтобы постоянно говорить о Кэрролле, не лучше ли поступить так, как описано в детективах? Разве не должны мы задаться вопросом, кому выгодна эта серия преступлений? Завтра, как сказал Альберт, об этих смертях оповестят всю страну. Фотографии появятся в газетах и на экранах. И, несомненно, вспыхнет со страшной силой болезненный интерес к обнаженным детям на фотографиях Кэрролла; они будут заново открыты. Да, наше время, исповедующее свободу секса, превратило детскую наготу в табу. И куда побегут те, кто захочет покопаться в этой сфере жизни Кэрролла? К нашим книгам, да; но в особенности к одной: к собранию детских портретов отличного качества, которое заново раскопают и станут продавать тысячами. Разве не так? – заключила она с самым невинным видом.
Генри Хаас наконец-то сообразил, что удар направлен против него, и губы его непроизвольно изогнулись в нервной улыбке.
– В таком случае, Джозефина, – мягко заметил он, – я поостерегся бы убивать нашего издателя, ведь это он мне должен платить.
Инспектор Питерсен удивленно взглянул на Хааса и кашлянул, желая скрыть неловкость, словно собирался сказать нечто неподобающее.
– Но эта книга… права на нее уже не принадлежали Хинчу, ведь так? Как вы догадываетесь, мы навели обо всех вас справки, и, насколько я понимаю, вы, Хаас, вступили с Хинчем в конфликт по поводу договора, чтобы расторгнуть его.
Тишина, наступившая вслед за этим, имела другое качество: все вдруг осознали впервые истинную причину заседания и вспомнили, что вежливый мужчина с тихим голосом все-таки, как ни крути, инспектор полиции. Когда присутствующие уставились на Питерсена, я почти физически ощутил, насколько каждый опасается за себя и думает только о том, как бы не наговорить лишнего. Хаас стал даже немного заикаться, хотя выглядел скорее оскорбленным, чем напуганным.
– Это правда, я решил разорвать договор, но по причине более банальной и, думаю, общей для всех нас: Хинч никогда не платил мне так, как следовало.
Питерсен молча кивнул, однако ответ удовлетворил его не вполне.
– Он вам не платил, а вам
