Красный Ярда - Георгий Гаврилович Шубин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Чугурин позвонил по телефону коменданту Бугульмы и поинтересовался, как справляется со своими обязанностями Ярослав Гашек.
— Хороший работник, настоящий боец-интернационалист, дисциплинированный, исполнительный, инициативный организатор и хороший товарищ, — не задумываясь, ответил Широков.
— Он — газетчик, и мы отзываем его в Уфу.
Три дня спустя Гашек прибыл в большой красивый дом с башенками. Начальник Поарма, поговорив с Гашеком о Бугульме и о его новых обязанностях в газете, улыбнулся, достал из папки какой-то листок и сказал:
— Мы послали в Москву запрос о тебе после того, как ты пришел в нашу армию. Твои земляки, Гашек, ни черта не знают о тебе. На, прочти сам.
«Товарищ Гашек, — читал писатель, — выступил в марте из чешского корпуса. С тех пор был в сношении с партийными учреждениями. После занятия чехословаками Самары нам неизвестен. За ЦК Чехословацкой партии Гандлирж».
Гашек пожал плечами:
— Из Москвы не увидеть, чем я занимался на Волге.
Чугурин послал Гашека к Сорокину с запиской. Прочитав ее, редактор сразу же ввел новичка в курс дела:
— Тебе, товарищ Гашек, сначала надо взяться за типографию. Организуй работу печатников, наведи порядок в хозяйстве. Газета должна выходить ежедневно и бесперебойно, несмотря на недостаток бумаги и краски. Будешь также печатать листовки, плакаты и другие заказы Уфимского ревкома.
Освоившись в типографии, Гашек нашел себе еще одно занятие — ходил в клуб и рассказывал военнопленным о политике Советского правительства. От взгляда Гашека не ускользало и то, что делалось в городе. Старые чиновники в советских учреждениях, буржуи, лавочники ненавидели советский строй, устраивали диверсии, ждали возвращения белогвардейцев в Уфу.
Когда появилась свободная минута, Гашек взялся за перо. О чем писать — он знал, не знал только, как писать — в каком жанре и на каком языке. Впрочем, сама жизнь диктовала ему, что о врагах надо писать фельетоны, а о друзьях — статьи. Материал у него местный, уфимский, и надо писать для здешней газеты. Как писать: по-чешски или по-русски? Разговаривал он по-русски куда лучше, чем писал. Ему самому становилось смешно, когда у него вместо русских слов и выражений на перо просились чешские. Он попробовал писать на родном языке. Но теперь в текст сами собой проникали русские словечки. Материал был русский, и о нем лучше писать по-русски.
Захватив свое первое русское сочинение вместе со сверстанным номером газеты, он пошел к Сорокину. Редактор просмотрел верстку, похвалил Гашека и подписал номер в печать. Вынув из кармана несколько листков, Гашек попросил Сорокина прочесть их.
Сорокин быстро пробежал листки глазами, несколько раз улыбнулся и, возвращая их Гашеку, сказал:
— Хороший фельетон, Ярослав! Особенно хорошо, что ты написал его в форме дневника. Переживания уфимского буржуя во время бегства белогвардейцев из Казани сменяются, словно в калейдоскопе. Удачная форма! — Сорокин прищурился. — О содержании я не говорю — то, что надо! А вот язык придется почистить…
Сорокин помолчал и тихо сказал, словно боясь обидеть автора:
— Меня вот только смущает одно преувеличение… Как там у тебя сказано про германских солдат?
— «Наши очистили Казань потому, что, как секретно сообщил мне чешский офицер Паличка, в Казань прибыло два миллиона германских солдат», — прочитал Гашек. — Это?
— Да. Астрономическая цифра! Тут ты явно загнул.
Гашек возразил:
— Загнул не я, а белочешский капитан-враль Паличка. Он вроде гоголевского Хлестакова. Тот врал супруге городничего и его гостям, будто у него в Петербурге великолепие и почет, на столе арбуз в семьсот рублей, суп прямо из Парижа, а в департаменте — тридцать пять тысяч курьеров!
— Убедил. Оставим два миллиона германских солдат под Казанью, — сдался Сорокин.
В присутствии Гашека он «почистил» язык фельетона и сказал:
— Отдай в наборный цех. Пойдет.
Через несколько часов в типографию зашел Сорокин. Он увидел Гашека у двери наборного цеха.
— Иди сюда! — позвал Гашек. — Наборщики читают мой фельетон. Судя по голосу, Степа Ганцеров…
За дверью раздался хохот.
Вспомнив недавний разговор с Гашеком о Хлестакове, Сорокин улыбнулся:
— Еще очко в твою пользу! Говорят, первыми ценителями повестей Гоголя были наборщики. Набирая «Вечера на хуторе близ Диканьки», они так смеялись, что не могли работать.
— Вот это меня и пугает. Они нарушают установленный порядок.
Редактор поглядел на комиссара типографии, пытаясь понять, шутит он или нет. Тем временем Гашек открыл дверь и вошел в наборный цех. Наборщики бросились к своим рабочим местам, Степа Ганцеров, завидев Гашека, фыркнул.
— Степа, что с тобой? — спросил Сорокин.
— А мы тут читали фельетон товарища комиссара! — признался Степа. — Ух, и смешной! А того французского капитана с отмороженными ушами, что открытки продавал, я, товарищ комиссар, сам видел! Как говорится, пришел незваным, а ушел драным.
— А ты — перец! — сказал Гашек смешливому Степе.
С этого дня Ганцеров стал Степой Перцем.
Над фельетоном «Из дневника уфимского буржуя» смеялись не одни наборщики — смеялись уфимцы и вся Пятая армия. Он очень понравился красноармейцам. Агитаторы читали фельетон неграмотным бойцам, переводили его на разные языки.
Немного погодя Гашек опубликовал продолжение дневника уфимского буржуя. И снова смеялись и наборщики, и вся Пятая армия. Не смешно было только казанским, уфимским и прочим буржуям.
Глава двадцать девятая
Что одна красна девица рублей во сто.
Ее русая коса в полтораста,
Ее девичья краса в полтретьяста,
А самой красной девице цены нету.
Русская песня
Армейская типография работала круглые сутки, печатая газету, листовки и плакаты.
Гашек вошел в литографский цех, где трудились две молоденькие накладчицы. Аня Шишкина печатала плакат художника А. Петрова с текстом песни «Смело, товарищи, в ногу!» С машины Шуры Львовой сходил другой плакат того же художника. Перед строем бойцов с винтовкой наперевес бежал красноармеец, крича: «Вперед, на защиту Урала!» Гашек молча понаблюдал за работой накладчицы. Знак, нарисованный внизу плаката, — красноармейская звезда над горами, а на звезде изображение плуга и молота, — отпечатывался грязновато.
— Экономьте краску, — сказал Гашек. — Изображение станет четче. Тогда и друзья, и враги Советов ясно увидят наши символы.
— Постараюсь, — сухо ответила Шура.
— Не могу понять, чего он ко мне придирается, — пожаловалась Шура подруге, едва Гашек ушел. — Возле тебя постоял, ничего не сказал, а мне: «Экономьте краску». Я не первый день у машины.
— Комиссар прав, — сказала Аня. — В твоем плакате размазана эмблема.
— Прав… — обиженно протянула Шура, передразнивая подругу. — Неприятно, когда над твоей душой стоит начальник, смотрит, как ты листы кладешь, сколько тратишь краски, какие получаются оттиски…
— Он же тебя делу учит! — ласково сказала Аня.
Она давно заметила, что
