Собственность государства (СИ) - Пекальчук Владимир Мирославович

- Понятно, - кивнул он. – Так форсмажорный инцидент с Кранком и Уайтом и есть истинная причина того, что вы решили не…

- Я не могу допустить, чтобы дети Кранка жили с клеймом отца-предателя. При всей моей нелюбви к вашему брату – он делал то, что должен был. То, что должен кто-то делать. А что методы у ИСБ сволочные – это уже другой разговор. Впрочем, это все равно не главная причина: я бы все равно остался. Все причины, что я озвучил – озвучил от чистого сердца.

О том, что самая главная причина осталась не названной вслух, я промолчал.

- Я понял вас. Удачной охоты, ваша светлость.

- Спасибо.

Он повернулся и пошел догонять группу, я обернулся, чтобы проводить его взглядом – и увидел идущего ко мне Рюиджи.

- Дружище, давай без глупостей, - ухмыльнулся я.

Он остановился.

- Знаешь, сейчас я думаю, что если просто повернусь и уйду – буду сожалеть об этом до конца своей жизни.

Я взял Рюиджи за плечи и заглянул ему в глаза.

Молнией мелькнула мысль: а может, сказать правду?!! Все-таки, он мой друг… Да, я мог бы. Рассказать ему о том, что малыш Саша на самом деле мертв в самом буквальном смысле слова, о том, как на самом деле все произошло в Темерине. Как я прятался на чердаке, как я нашел там меня, про нашу борьбу, которая длилась вечность, в которой никто из нас не уступил. Как мы растерзали друг друга, уничтожили, разорвали в клочья… Поймет ли он, что на самом деле тот, кого он считает Сашей, на самом деле совсем не тот человек – и не совсем человек? Примет ли, что перед ним – нечто, состоящее из ошметков человеческой души и клочьев эфириала? С человеческими памятью и моралью – но с наклонностями эфирной приблуды?

И мне даже показалось на миг, что Рюиджи сможет. Тогда все упростится: я расскажу ему о той вечной, так и не закончившейся борьбе между двумя частями своего «я», которая сжигает меня день и ночь. О том, что человек и эфириал убили друг друга, но их взаимная ненависть никуда не делаcь. О том, какое тяжкое это бремя – ненависть себя ко мне и меня – к себе. О том, что мне следует остаться в Зоне, потому что жить с памятью праведника и с демоном в сердце очень обременительно, и если малыш Саша однажды проиграет свою борьбу – последствия будут ужасными…

Но я прогнал эту мысль. Малыш Саша ничем не заслуживал своей судьбы – пусть память о нем останется чистой и незапятнанной. Пусть его запомнят, как героя: ведь он и есть герой. Если б он сдался и эфириалу досталось тело с магическим даром шестого уровня – это была бы катастрофа.

И потому я не скажу Рюиджи правду… точнее, скажу, но не эту.

- Рю… Вот представь, что перед тобой появилась Создательница и предложила тебе загадать желание. Любое желание. Что бы ты загадал?

Он чуть помолчал.

- Даже не знаю… Счастья всем и каждому, чтобы никто не остался в пролете?

- Хм… Интересно. А я бы загадал, чтобы Зона Сопряжения исчезла. Чтобы наш мир и тот, потусторонний, разошлись. И если бы Создательница сказала, что это невозможно и я должен загадать что-то другое… Тогда я бы ее просто послал подальше. Потому что на втором месте у меня желание попасть в Зону с кучей оружия и боеприпасов, а оно уже и без Создательницы исполнилось. Рю, ты получил то, за чем пришел в СТО. Не отказывай мне в праве получить то, за чем пришел я.

Он чуть помолчал и сказал:

- Прощай, Александер. Вряд ли я буду гордиться чем-то сильнее, чем дружбой с тобой.

- Прощай, Рю, и я надеюсь, что ты ошибаешься. Что ты сделаешь в своей жизни что-то безумно правильное и стоящее. Там, куда ты вернешься, а я нет, слишком много бессовестных подонков и слишком мало достойных людей, так что не подведи меня, дружище.

И вот я стою на холме в одиночестве и наблюдаю за приближающимся зверинцем.

Ближе, сволочи, ближе: у меня гора оружия и патронов, не бегать же мне за вами со всем этим добром на плечах.

Впервые в жизни я чувствую одиночество: все те, которые что-то значили для меня, ушли. Я еще вижу их вдали, когда оглядываюсь: им осталось два километра до спасительного Рубежа. Все, их не догнать.

Одиночество – это в какой-то мере грусть. Я помнил, что это за чувство такое, но тогда это были воспоминания мертвеца, чья память мне досталась в наследство. Теперь же я чувствую одиночество на себе.

С другой стороны – это легкость, граничащая с эйфорией. Все, я один-одинешенек! Вокруг больше нет никого, а значит – мне не надо притворяться тем, кем я не являюсь. Мне больше не надо скрываться, лицемерить, лгать. Красота! Больше не надо скрываться ни от своих, которые мне уже не свои, ни от чужих, которые перестали быть мне чужими.

Но самое главное – тут, в Зоне, мне больше не надо ежесекундно следить за своим внутренним зверем: вырвется и ладно! Даже не так: я сам его скоро выпущу. Здесь нет никого, кому я могу навредить против своей воли – только те, кому хочу навредить.

И это, пожалуй, главная причина: моя борьба с самим собой закончена. Часть меня хочет убивать потусторонних приблуд, часть меня просто хочет убивать. Только во время зачистки «праведник» в моей голове и «демон» в сердце забывают о своей ненависти друг к другу и начинают работать сообща. Только во время боя я чувствую себя единым целым, гранитным монолитом, а не лоскутным одеялом, сотканным из обрывков двух растерзанных душ.

И это прекрасное чувство. Легкое. Окрыляющее.

Я оглядываюсь в последний раз: они уже почти на месте. Вот и славно. Мне хочется верить, что сказанные мною слова упадут на благодатную почву. Что хоть у кого-то откроются глаза. Что принц поищет в себе остатки совести и найдет ее… Ах, как я наивен… Мне досталась память и мораль идеалиста, который не успел вырасти и стать циничной сволочью. Который рос с верой в то, что должен сделать великие дела… И, может быть, оно и к лучшему, что малыш Саша умер маленьким: мертвые не меняются. И его идеалы останутся чистыми, не запачканными дерьмом меркантильности, жадности и эгоизма, навсегда…

Ну как навсегда – пока я дышу. А долго это будет или не очень – жизнь покажет.

Я подвигал плечами, разминаясь, похрустел позвонками. Оттянул затвор «кишкодера», проверил, что заряжено. Расстегнута ли кобура, легко ли скользнет штурмовой нож мне в руку. Пальцем проверяю заточку клинка «Стахльверка»: острый.

Смотрю вниз и улыбаюсь. Эй, вы, наволочь потусторонняя, вам о чем-нибудь говорит моя ухмылка? Нет? И отлично, идите сюда. Ближе, ближе!

Мое сафари начинается!