О бедном вампире замолвите слово - Боброва Ирина

Из ванной комнаты бомж Коля вышел совсем другим человеком.

Грета Сайбель, посмотрев на отмытого Колю, усмехнулась:

— Вот и не верь после этого в сказки… — пробормотала она. — Ну, садись за стол…

Николай Сергеевич, потуже затянув пояс махрового халата, едва ли не строевым шагом прошел к столу, сел на мягкий стульчик и, взяв в руки вилку и нож, вопросительно посмотрел на хозяйку. Девушка взглянула на часы — стрелки замерли на половине двенадцатого. Она уперлась ладонями в стеклянную столешницу и, многообещающе глядя на гостя, промурлыкала:

— И нечего на меня так смотреть! Если ты, гребаный золушка, в двенадцать часов превратишься в тыкву, я тебя, скотину, из-под земли достану!

Дантес взглянул на часы, стрелки приближались к двенадцати. Гроза со штормовыми порывами ветра, запланированная Гидрометцентром на сегодняшнюю ночь, не состоялась. Не было даже дождя, о котором дикторы прожужжали радиослушателям все уши.

— Опять синоптики прикололись, — заметил он.

— Я все время говорю, что им надо платить с выработки, — поддержал Эдика Дальский. — Сколько прогнозов сбылось, столько премии и начислять. А мне никто не верит, — он встал, открыл форточку, подставив лицо свежему ночному ветерку.

Певец и композитор Дантес улыбнулся, но тут же нахмурился.

— Тихо… — Он прислушался и сказал: — Странно, теперь и мне кажется, будто кто-то плачет.

— Дом плачет, — ответил ему Мамонт, вздыхая. — Разваливается и плачет от этого.

— Звуки на удивление реальны. — Эдик встал. — Пойду посмотрю.

— Дама в белом пеньюаре рыдает, — улыбнулся Саня, — тебя увидеть хочет. А ты, мерзавец, влюбленное привидение игнорируешь.

— Эдик, садись, тебе что, делать больше нечего? У нас тут на всех барабашек, что по дому шляются, точно не хватит. — Мамонт поднял бутылку, посмотрел на свет, сколько осталось водки, и хмыкнул: — Пусть привидения развлекаются, как считают нужным. — Он разлил остатки по стаканам. — Тусовку покойнички неприкаянные устроили, шалят духи предков. Ну, за них и выпьем!

Дантес взял стакан, выпил и, пожав плечами, опустился обратно на стул. Если бы в любом другом месте мужчины услышали звуки, похожие на приглушенные рыдания, они бы просто вышли и посмотрели, что же такое случилось. Но здесь всегда что-то стучало, гремело, ухало и охало, и обитатели дома номер восемьдесят шесть по улице Крупской давно привыкли к постоянному вторжению потустороннего в реальный мир. Часто ночуя в этом странном доме, были морально готовы к любым аномальным явлениям, и не только к звукам. Творцы, периодически пережидающие трудные времена в библиотеке и мастерской, давно уже не шарахались от проходящей сквозь них женщины в белом одеянии. А с мужиком, курящим самокрутку около самой большой дыры в стене, здоровались как со старым знакомым. Так как свидетели паранормальных явлений — люди творческие, а потому во время свидания с музами видавшие и не такое, то парой привидений их было не напугать. В этом доме могло случиться все что угодно…

— А водочка-то кончилась. — Дальский перевернул бутылку, с сожалением посмотрел на скудные капли, срывающиеся с горлышка, и спросил: — Ну что, кто пойдет за «Клинским»?

За следующей порцией спиртного отправили Саню Пушкина, как самого молодого в компании. Вернулся он быстро, но был необычайно возбужден. Санек поставил бутылку на стол, откупорил ее и, плеснув немного водки, залпом осушил.

— Ты что, привидение увидел? — хохотнул Дантес.

— Ага, привидение. Сейчас приведу. Там такая девочка на лестнице сидит! Плачет, говорит, что потерялась.

И Пушкин снова вышел. Несколько минут было слышно, как он ласково увещевал кого-то, обещая, что все будет в порядке, потом дверь открылась — и на пороге комнаты возникло… нечто, найденное художником: черные волосы незнакомки растрепаны; щеки прочерчивали черные полосы размазанной туши; губы накрашены помадой черного цвета; высокий воротник черной водолазки выглядывал из-под черной же куртки; длинная черная юбка опускалась до высоких, на мощной платформе, черных ботинок… В руках девушка держала сумку, выполненную в форме гробика, тоже черного цвета. Яркие голубые глаза этого «этюда в черных тонах» сверкали слезами, контраст цветов поражал дикой гармонией.

— Да… — выдохнули собутыльники.

Для того чтобы снова обрести способность говорить, потребовалась минутная пауза. Эдик Дантес сначала ущипнул себя за щеку, а потом сказал:

— Друзья, вы как хотите, а я больше пить не буду. Мамонт, ты в очках, скажи мне, ты видишь то же самое?

— Угук, — кивнул тот. — По черной-черной лестнице идет черный-черный человек…

— Н-да, — только и вымолвил Эдик. — Слушай, Санек ты наш Пушкин, никогда не понимал твоего пристрастия к черному цвету. Картины пишешь черным. Черный автомобиль купил, две черные лодки завел, а теперь вот это… Так, глядишь, ты у нас скоро квадраты начнешь рисовать!

— Я когда ее нашел, сотовым подсветил, чтобы рассмотреть, кто же это так горько плачет. И вы знаете, что мне сразу подумалось?

— Сколько же мы выпили! — в один голос сказали творцы и рассмеялись.

— Нет, не это, — возразил Саня, вытаскивая из шкафа карандаши и бумагу, — я подумал: как порой необходимо соблюдать умеренность. — Он посмотрел на перемазанную черной косметикой рожицу гостьи, потом взглянул на охмелевших друзей и добавил: — Во всем.

— Пить хочу, — едва слышно произнесла девушка и попросила: — У вас кровь есть?

— Вампирка, что ли? — поинтересовался ничем не пробиваемый Мамонт.

— Вампирелла, — поправила его гостья. Она шмыгнула носом, оглядела помещение, подняла голову вверх и надолго застыла, рассматривая украшавшие потолок портреты знаменитых писателей, поэтов, художников и композиторов.

— Водку будешь?

— Нет, — пролепетала незнакомка, вздрогнув. Она схватила руками сумочку, прижав ее к груди, будто хотела получить поддержку. Потом нахмурилась, вздернула подбородок и решительно вошла в комнату. — Я не пью воду, пропущенную через крест. — Она отрицательно покачала головой, еще раз окинула помещение настороженным взглядом и, пройдя к столу, присела на краешек шаткого стула.

— Да кто б серебро на нее тратил? — хохотнул Дальский. Он поднял бутылку и, посмотрев на этикетку, прочел: «По старинным рецептам Древней Руси трижды пропущена через активированный березовый уголь».

— Ого! — тонкие брови Пушкина взлетели вверх. — Не знал, что на Руси активированный уголь в ходу был.

— На Руси все в ходу было, — глубокомысленно изрек Мамонт, — и все очень активированное было. Да ты не бойся, вампирка, мы сейчас сообразим, чем тебя накормить.

— Да чего соображать? Кровью она привыкла питаться, — улыбнулся Эдик Дантес и, придав лицу серьезное выражение, сказал: — Мужики, бабы с нас кровь литрами пьют, что мы девчонке втроем сто граммов не нацедим?

Усмехнувшись, он внимательно посмотрел на гостью и неожиданно для себя залюбовался незнакомкой. Перемазанная косметикой девушка затронула самые тонкие струны в душе певца и композитора. Если ее умыть, замарашка будет очень мила. Личико сердечком было таким юным, что сердце монстра алтайского рока охватило желание прижать девушку к себе и никогда не отпускать, захотелось защитить от всех невзгод, какие только могут встретиться на жизненном пути. Эдик смутился и, покраснев, отвел взгляд. Девушка тоже была смущена таким пристальным вниманием, но все же справившись с растерянностью, ответила:

— Да, вампиры питаются кровью.

— Дантес, Пушкин наш уже мысленно рисует портрет прекрасной незнакомки, так что в аптеку бежать тебе придется.

— Ты что?!! — Саша Пушкин даже подскочил от такого заявления.

— Она же совсем еще ребенок! — зло прищурив глаза, поддержал его Дантес.

— Мне две тысячи лет, — невпопад сказала гостья.

— Кто о чем, а вшивый о сексе, — вздохнул Мамонт Дальский, озабоченно глянув на незнакомку. — Гематогену купите. Слышали же, ребенок кровью питается, а где мы ей кровь ночью найдем? Донорские пункты закрыты.