Слепые души - Алана Инош

 Ему двадцать пять, он не женат, живёт отдельно от родителей, и кредит за машину уже погашен – в общем, он вольная птица, вот только мне сейчас не до него. А как объяснишь? Обижать его не хочется, уж очень он милый парень. 

 – Спасибо, Костя, – говорю я сдержанно. – Мне приятно. Но простите, мне пора домой.

 – Я могу подбросить, – тут же находится он.

 – Спасибо, не нужно, – отвечаю я уже чуть суше. – Я пока слишком мало вас знаю, чтобы садиться к вам в машину.

 Он смеётся.

 – Какая вы недоверчивая! Ну, может, посидим в кафе? Заодно и узнаете меня получше.

 Я вздыхаю и говорю третье «нет»:

 – Я сейчас не могу... Не хочется. Знаете, у меня недавно папа умер, мне как-то не до этого.

 Он сразу меняется в лице, чуть хмурится.

 – Простите, я не знал, – говорит он совсем другим, уже не игривым, а серьёзным тоном. – Примите мои искренние соболезнования. Ну... Что ж, тогда не буду настаивать. Ещё раз извините.

 – Да ничего, – смягчаюсь я. – Спасибо за цветы.

 Я иду домой одна, пешком, покачивая букетом цветов в руке. Возвращение в пустую квартиру, где меня никто не ждёт, так тягостно, что ноги не хотят идти, и приходится их заставлять. Уж лучше бы я согласилась пойти с Костей в кафе. Может, ещё не поздно передумать? Я оборачиваюсь. Нет, поздно.

 Вечером разражается гроза, сыплет град. Я стою на балконе и дышу бурей.

Глава 19

 Сегодня я получила свою первую зарплату – пять с половиной тысяч. После оплаты коммунальных, домашнего телефона и пополнения счёта на мобильном у меня останется примерно три с половиной. На эти три с половиной я и буду жить: деньги, которые мне сунула под подушку Диана Несторовна, уже, разумеется, закончились.

 Расставшись с частью своих кровных на вышеупомянутые статьи расходов, я иду в магазин и покупаю продукты, готовлю незамысловатый ужин – сардельку с гречкой. За едой думаю, не пора ли мне навестить родителей Ники: я давно у них не была. Поужинав, набираю номер.

 – Здравствуйте, Надежда Фёдоровна. Это Настя.

 – Здравствуй, Настя, здравствуй... Что-то давно тебя не слышно. Как у тебя дела?

 – У меня? Да у меня-то ничего... Неплохо. Звоню я, собственно, чтобы узнать, как дела у вас.

 – Дела как сажа бела, Настя... Бабушка умерла – за первым инфарктом ударил второй. У Виктора тоже неладно, из больниц не вылезает, на работу не устроился.

 – Сочувствую вам, – вздыхаю я. И задаю волнующий вопрос: – А от Ники весточки нет?

 – Не пишет, – отвечает Надежда Фёдоровна. – Уж не знаю, может, случилось что...

 – Знаете, что? Давайте, я к вам зайду. Вы не против?

 Я бегу из своей пустой квартиры и провожу вечер с Надеждой Фёдоровной. Она ещё больше постарела, к морщинкам прибавилась седина, но держится она стоически. Мне до слёз хочется назвать эту маленькую, тихую женщину мамой, но я не решаюсь. Ухожу я только в одиннадцатом часу, взяв адрес колонии, где отбывает срок Ника.

 Дома я до половины первого пишу письмо, а потом ложусь спать. Пульсирующая тишина безлунной ночи наполняет мои уши, и в ней громко стучит моё сердце. Я долго не могу заснуть, мысли калейдоскопом вертятся в голове, не дают сомкнуть глаз, темнота наползает со всех сторон, опутывая меня чёрными щупальцами, как огромный осьминог. Сжавшись под одеялом в комочек, я слушаю пульс тишины, и моя комната кажется мне склепом: потолок, как могильная плита, давит сверху, из углов веет холодом, а снаружи надо мной склоняется огромная скорбящая ночь. Мои усталые веки всё-таки смыкаются, и я проваливаюсь в чёрную невесомость.

 Просыпаюсь я оттого, что слышу тихий, печальный и жалобный голос:

 – Настя... Мне очень плохо. Купи мне пива...

 Я выныриваю из сна с подвешенным на ниточке трепыхающимся сердцем и вглядываюсь в звенящий сумрак, но никого не вижу. За окном светает, слышатся предрассветные птичьи рулады. Всё ещё ощущая кожей морозец, я ёжусь под одеялом и долго боюсь шевельнуться, но уже не слышу никаких голосов.

 Мне страшно, и я включаю свет. Был ли это голос отца или только какой-то похожий на него голос? Я уже не могу точно сказать, но он вызвал в моём сердце скорбное и тоскливое замирание. Бросив взгляд на стол, я обнаруживаю, что моё письмо к Нике исчезло, а вместо него лежит грязный, сморщенный клочок бумаги с несколькими строками, написанными до боли знакомым почерком...

 «Доченька, мне очень плохо. Он забрал меня и мучает. Я здесь света белого не вижу. Молитвы сюда не доходят, здесь очень страшное место. Здесь ещё много людей, которых он забрал. Мама тоже здесь, он и её забрал. Мы с ней тебя просим, помоги! Сделай что-нибудь, мы знаем, ты можешь. Только на тебя и надеемся. Другие тоже на тебя уповают. Помоги, вызволи нас, здесь страшно!»

 Подписи нет – для неё на клочке просто не осталось места, да и последняя строчка еле влезла, но почерк несомненно принадлежит отцу. Чернила какие-то странные, бурые, и я с ужасом понимаю, что это не чернила, а самая настоящая кровь. Приглядевшись к бумаге, я понимаю, что это и не бумага вовсе, а клок высушенной человеческой кожи...

 Как сюда попало это ужасное послание? Как отцу (если писал и вправду отец) удалось его переслать из того страшного места, куда не доходят даже молитвы? Чья это кровь и чья кожа? Все эти вопросы сводят меня с ума до самого утра, но самое страшное – неужели маму действительно забрал Якушев? Если так, то я должна что-то предпринять. А другие, которые тоже уповают на меня? Сколько там ещё народу и как мне всем им помочь? Я не могу обмануть их надежд!

 На работу я прихожу с красными глазами. Галя замечает, что я сегодня как будто не с той ноги встала; я и вправду не могу думать ни о чём, кроме этого письма с того света. А потом мне вдруг приходит в голову: а подлинное ли оно? Может, это проделки Якушева? Надо было его перекрестить, и тогда всё стало бы ясно.

 Когда я прихожу домой, записки уже нигде нет, а письмо Нике лежит там, где я его оставила. Следующей ночью кошмар повторяется. Под утро я слышу голос, похожий на голос отца, который жалобно просит пива, а ещё меня кто-то гладит холодной рукой по волосам. Никаких записок на этот раз не появляется, но мне и без этого страшно. Как, как я могу помочь им? – терзаюсь я, сидя в постели и грызя ногти.

 На следующий вечер после работы меня ждёт Костя.

 – Настя, вам срочно надо куда-нибудь сходить, развеяться. Я за вас беспокоюсь.

 Мне страшно возвращаться домой, и я еду с Костей. Мы сидим в уютном кафе, едим блинчики с джемом и пиццу, я выпиваю стакан пива и даже смеюсь: Костя рассказывает анекдоты и забавные истории из жизни своих знакомых. Я поражаюсь, откуда он знает столько смешных случаев: такое впечатление, что все его друзья и знакомые по нескольку раз в день попадают в переплёт. После кафе мы едем к нему домой; должна сказать, что эту глупость я делаю не ради того, чтобы посмотреть его отлично отремонтированную двухкомнатную квартиру, а по той же самой причине, по которой я вообще с ним пошла в этот вечер: мне страшно оставаться одной дома ночью.